Феликс Пальма - Карта хаоса

Профессор положил свою старую руку Уэллсу на плечо и с жадным вниманием наблюдал за его реакцией. Биолог тем временем с подозрением рассматривал дыру.

– А что с ним может случиться? – спросил он.

– Не знаю, – признался профессор. – Скорее всего, дыра раздавит в лепешку всякого, кто попытается пройти через нее. Но если ты убедишь Церковь и они дадут мне денег, я сумею довести это дело до ума, и тогда мне не придется ломать голову, где добыть сумму, которую я задолжал Мюррею, так как у меня будет столько денег, что их не удастся истратить до конца жизни. Ты сделаешь это, Джордж? Поможешь мне? Ты ведь уже не сомневаешься, что моя теория верна?

Уэллс с отчаянием обежал взглядом лабораторию. В углу покрытый слоем пыли как символ былых надежд человечества стоял макет колонии, которую Чарльз надеялся основать на Марсе, к востоку от горы Олимп. Потом Уэллс еще раз посмотрел на дыру, потом на Ньютона, по-прежнему лежавшего на ковре. Это были символы мрачного настоящего.

– Ты прав, Чарльз, – признал он сокрушенно. – Да, прав был ты, а не я. Не беспокойся, я поговорю с ними.

– Спасибо, друг мой. Я уверен, что через три-четыре месяца все будет готово. Осталось доработать кое-какие мелочи.

– Только кое-какие мелочи? Вы не представляете, профессор, как мне приятно это узнать, – услышали они голос у себя за спиной.

Поняв, к своему изумлению, что они не одни в комнате, Уэллс, Чарльз, Джейн и даже Ньютон обернулись. И увидели у двери троих мужчин. Только один из них, тот, что стоял в центре, не был вооружен. Тем не менее он казался самым опасным из троицы. Мощное тело минотавра было скрыто под роскошным пальто, полы которого едва не подметали пол. На толстых губах играла высокомерная улыбка. Слева от него находился рыжий парень почти такого же сложения, хотя, пожалуй, гораздо более сильный и способный, что называется, жонглировать быками. Стоявший справа казался скорее ловким, чем сильным, то есть он запросто успел бы увернуться от быка, которого швырнет в него левый. Каждый из этих двоих держал в руке пистолет, и легко было догадаться, какую роль они исполняли при первом, направившим сейчас непонятный прибор на Роберта Луиса. Тот, раздвинув штору, отошел к стене и замер, но вдруг весь как-то перекосился: голова упала на грудь, руки бессильно повисли вдоль туловища, красноватые огоньки в глазах потухли. Уэллс подумал, что такая штуковина, наверное, способна сбить даже орнитоптер, и не мог отделаться от вопроса: какого рода силы действуют под ее оболочкой.

– Господин Мюррей, как я рад снова вас видеть! – воскликнул Чарльз с притворной любезностью, но не решился сделать хотя бы шаг навстречу незваным гостям. – А мы как раз пили чай, так что присаживайтесь к столу, коли есть желание.

Властелин воображения сунул грозный прибор в карман пальто и, не двигаясь с места, несколько секунд смотрел на Чарльза и улыбался ему едва ли не с нежностью.

– Вы очень любезны, профессор, но я пришел сюда вовсе не для того, чтобы пить с вами чай.

– Конечно, конечно, – сказал Чарльз, бросая нервный взгляд на Уэллса и Джейн, которые по-прежнему стояли недалеко от дыры. – Д-д-думаю, вы пришли за деньгами. Я п-п-помню, что должен был вернуть долг две недели назад, но мы, ученые, самые рассеянные создания на планете, – рискнул он пошутить, теребя полы пиджака. – Хотя, конечно, это непростительная задержка с моей стороны, и вы очень тактично напомнили мне о долге в своей телеграмме, к тому же без всяких угроз… Что ж, забудем об этом! – предложил он пылко. – Как вы видите, м-м-магическая дыра почти готова, и она принесет много д-д-денег, так что я смогу вернуть вам сумму, вдвое превышающую ту, что вы так великодушно мне предоставили… С учетом причиненных неудобств.

– Вдвое, говорите? – переспросил Мюррей. – Вы по-настоящему щедрый человек, профессор. Но, к несчастью, деньги меня не интересуют.

С этими словами он направился к витрине, где были собраны музыкальные шкатулки, и опять улыбнулся с наигранным любопытством. Он шагал неспешно, и, несмотря на грузную фигуру, его движения обладали почти чувственной грацией. Чарльз видел, как он погладил крышки некоторых шкатулок.

– Вы представляете себе размер моего состояния, профессор? – спросил Мюррей, открывая шкатулку из черного дерева и выпуская на волю легкую, знакомую всем с детства мелодию. Он позволил музыке какое-то время литься в воздухе, а потом снова отправил ее в заточение. Затем обернулся к математику: – Не представляете? И я тоже в точности его не знаю – посчитать это никому не по силам. – Он досадливо поджал губы. – И тем не менее даже такое количество денег не может дать человеку всего, что он пожелает. На беду, есть много вещей, которые я купить не способен. Догадываетесь, о чем я, профессор? Нет, насколько понимаю, не догадываетесь… Видать, потому что вам самому никогда не было нужды покупать их. Я имею в виду достоинство, уважение и восхищение окружающих… – Мюррей невесело рассмеялся, в то время как Чарльз смотрел на него с растущей тревогой. – Вы, похоже, удивлены… Скорее всего, вы полагали, что человек вроде меня не придает значения подобным вещам, раз занимается тем, чем занимаюсь я. Но, смею вас заверить, я придаю им значение, да, придаю, и даже большое значение. – Он театрально вздохнул. – Я устал от ханжества нашего мира. Вы и многие вам подобные употребляете наркотики, которыми я торгую…

Чарльз и Уэллс переглянулись. Им, как, впрочем, и всем, было известно, что Мюррей разбогател вовсе не на торговле стульями в елизаветинском стиле. Однако они, опять же как и все, предпочитали ради своего блага притворяться, будто не знают этого. Теперь Мюррей выложил все карты на стол, и его неожиданная откровенность не сулила ничего хорошего.

– Церковь осуждает меня со всех своих амвонов, – с горечью продолжил Мюррей, – хотя в нужный момент умеет закрыть глаза, позволяя моему бизнесу безнаказанно процветать. И не только закрывает глаза… Так вот, мне до смерти надоело стирать сутаны духовенству, кардинальше Такер и мерзким старикашкам из ее свиты! – воскликнул он с внезапной злобой. – Я нужен им, потому что они желают иметь власть над народом, которую сохраняют благодаря мне, а народу я нужен, потому что он желает наслаждаться счастьем, которым я его обеспечиваю. Однако сам я для всех остаюсь персоной нежелательной! Воплощением зла! Великий парадокс, не правда ли? – заключил он с тошнотворно приторной улыбкой.

Уэллс точно онемел. Он уже не сомневался, что нынешняя сцена будет иметь скверный финал. Но, несмотря на это, биолог раздумывал еще и над признаниями миллионера, которые его поразили, поскольку подтверждали, что Церковь втайне была замешана в торговле волшебной пыльцой. Уэллсу не составило труда сделать еще один логический шаг и понять остальное. Церковь расправилась с воображением, применив воистину блестящий план, – и тут нельзя было не вспомнить про ее отношение к любви. Осознав, что запрет на воображение только сделает его более привлекательным, Церковь предпочла внушить людям сомнение в их способности воображать и создала вещество, которое искусственным путем обостряет эту способность, а затем осудила использование порошка, чтобы превратить его в нечто столь же манящее, сколь и опасное. Таким образом человек стал зависим от волшебной пыльцы, хотя, скорее всего, естественный дар воображения никогда не покидал его.