Феликс Пальма - Карта хаоса

Вот почему сейчас он уже не был так уверен, что поступил правильно, пойдя на службу в спецподразделение. Пожалуй, он все-таки поспешил, приняв предложение Синклера, но тогда его привела в восторг мысль, что перед ним откроется мир, заповедный для прочих смертных. Однако первое же “специальное” дело Клейтона свелось к погоне за деревенским оболтусом, нацепившим на себя волчьи шкуры. А еще он влюбился в женщину, которая жила в замке посреди леса.

– Знаете, как ни странно, он и сейчас внушает мне страх, – вдруг признался доктор, нарушив общее молчание.

Он встал и, расхрабрившись – вероятно, за счет выпитого, – мелкими пингвиньими шажками приблизился к шкуре.

– Погоди, Рассел, прихвати с собой на всякий случай серебряную ложечку! – посоветовал ему вдогонку Прайс, подняв вверх свою ложку.

Доктор с пьяной неуклюжестью отмахнулся от совета мясника и, потеряв равновесие, качнулся в сторону шкуры.

– Осторожно! – крикнул Синклер, быстро вскочив на ноги, словно нянька, которой поручено следить за проказами играющих в парке детишек. При этом его искусственный глаз зажужжал, подавая сигнал тревоги.

Капитан собирался доставить шкуру в Лондон и поместить в Камеру чудес, устроенную в подвалах Музея естественной истории, где его подразделение хранило вещественные доказательства, полученные при расследовании дел, которые на первый взгляд не поддавались рациональному объяснению и потому попадали в их руки. Эта шкура тоже представляла немалую ценность для истории спецподразделения, и ее следовало в целости и сохранности доставить в Камеру. Как только Синклер убедился, что доктор восстановил равновесие, а шкура не пострадала, он сразу успокоился и снисходительно улыбнулся, однако решил тоже подойти к трофею. Судья Домби сделал то же самое, за ним последовали Прайс и Харрис. Доктор Рассел пустился в научные рассуждения по поводу способов изготовления подобного наряда. Остальные, включая и Синклера, с видом примерных учеников кивали, не мешая эскулапу выплескивать на них свою эрудицию.

Во время этой импровизированной лекции оставшийся за столом Клейтон отважился поймать взгляд графини, от которой его отделяла едва ли не целая миля благородного дубового дерева. С самого первого дня и все те недели, пока длилось расследование, где бы Клейтон ни находился – в людной гостиной или в садовых лабиринтах, – он непременно искал взглядом глаза графини, которые, казалось, дожидались его целую вечность и тайна которых терзала агента по ночам, поскольку он, гордившийся своим умением мгновенно читать чужие мысли, ее мысли так и не сумел разгадать. Взгляд Валери де Бомпар мог быть как нежно обожающим, так и убийственно презрительным, а мог выдавать глубоко запрятанную муку, и причины ее были недоступны агенту. В этих глазах он тонул и сейчас, любуясь графиней, пока та с неизменной улыбкой на устах позволяла собой любоваться. Она обволакивала его колдовскими чарами – и голоса гостей звучали для агента как сквозь вату, столовая превращалась в размытые декорации, а весь мир – во что-то далекое и едва ли реальное.

Клейтон никогда не видел Валери такой прекрасной, как в тот вечер, но и такой болезненно хрупкой. Сегодня в ее наряде черное сочеталось с серебром. Ослепительно белая шея, черный бархатный корсаж, благодаря которому дивная грудь казалась еще выше, и черные же длинные сафьяновые перчатки, серебристая, расшитая созвездиями крошечных бриллиантов юбка, падавшая вниз пышными складками… Клейтон подумал, что, хотя никто не знает ее возраста, сейчас, освещенная неровным пламенем свечей, она была как никогда похожа на девочку, на капризную девочку-королеву, которой трон и голубая кровь уже сами по себе дают право на жестокость. Тут он заметил, что слишком сильно сжимает свой бокал и легко может раздавить его или совершить еще большую глупость – скажем, вспрыгнуть на стол и, подчинившись волне смутного желания, бегом кинуться к этой женщине. Он отвел взор от графини – и мир тотчас снова обрел и подвижность, и звук, и грубую материальность.

– Честно признаюсь, чем больше я изучаю этот наряд, тем больше он меня восхищает, – услышал Клейтон слова доктора. – Исключительная работа, господа. Поглядите сами, как прекрасно обработан мех, какой он мягкий и податливый. – Рассел наклонился и обнюхал одну из лап. – Я бы сказал, что шкуры были обработаны белым мышьяком с известью, как это делалось в старину.

Мясник, которому наскучили объяснения доктора, тряхнул головой, фыркнул и высказал свое мнение:

– Все понятно, доктор, но остаются загадкой другие вопросы: как человек вроде Холлистера сумел это изготовить и, главное, зачем ему понадобилось убивать тех троих? К сожалению, сам он уже никогда на такие вопросы не ответит. – Прайс повернулся к Клейтону: – Но вы обещали нам сделать это за него, и мы просто сгораем от нетерпения…

– А я с большим удовольствием выполню свое обещание. – Клейтон улыбнулся, понимая, что настал миг, которого он ждал в течение всего ужина.

Он медленно встал, стараясь не смотреть на графиню, обвел взглядом гостей, по-прежнему стоявших вокруг шкуры, словно позируя для фотографии.

– Думаю, вы бы предпочли, чтобы я начал с первого вопроса: как такой неотесанный парень, как Холлистер, мог изготовить подобное чудо? Ответ весьма прост, господа: он обучился ремеслу таксидермиста. Вам известно, что, раскрыв тайну человека-волка, мы с капитаном Синклером произвели обыск в хибаре Холлистера и нашли там учебники по таксидермии, бестиарии с рисунками ликантропов и всевозможные препараты, а также инструменты, необходимые для изготовления чучел животных. Но тут, естественно, возникает следующий вопрос: зачем было выбирать столь сложный способ убийства, если существуют куда более простые? – Клейтон заложил руки за спину и как-то даже досадливо скривил губы, словно не находя ответа на им же самим поставленный вопрос. Синклер незаметно ухмыльнулся: оказывается, его ученик испытывает слабость к театральным эффектам. – Остановимся на минуту и припомним, что мы знаем о характере Холлистера. Пока он не нашел свою смерть на дне оврага, вы все считали его безобидным неотесанным парнем. Правда, ему достало ума, чтобы понять, что судьба обошла его своими милостями, и он, выпив лишнего, всегда с обидой жаловался на это. Ему пришлось бросить школу, поскольку родители умерли, когда он был совсем мальчишкой, и оставили сыну только кучу долгов да ферму на каменистом куске земли, где он и гнул спину все это время. А еще он был на удивление привлекательным с виду, однако, к несчастью, ни одна из девушек, за которыми он пытался ухаживать – а все они были из зажиточных семей, – не ответила ему взаимностью. Неудачливый бедняга, насколько можно судить, всегда метил слишком высоко. А теперь посмотрим на тех, кто стал его жертвами. Что общего было у Андерсона, Пери и Дальтона? Да то, что их земли граничили с землей Холлистера, но, в отличие от нее, считались плодородными. Естественно, я учел этот факт. И быстро выяснил, что Холлистер, мечтая поправить свои дела, пытался купить участки соседей, но те неизменно отвечали ему отказом. Мало того, еще старый Холлистер задолжал двоим из них, и теперь они требовали уплаты долга и грозили, что отнимут у парня дом. Наверное, именно тогда Холлистер и разработал свой хитроумный план. Блестящий, на мой взгляд, план: он убьет этих безмозглых соседей, но так, чтобы никто не заподозрил в преступлении его самого. Мало того, родственники убитых поспешат за бесценок продать ему ставшие обузой земли. Почему? Потому что земли эти будут считаться про2клятыми. Потому что там начал появляться ужасный зверь, который забирает по одной жизни с приходом каждой полной луны. Но понятно ведь, что превратиться в настоящего человека-волка было не во власти Холлистера, и тогда он изготовил такой наряд – изготовил собственноручно, чтобы сохранить дело в полной тайне. Вот как получилось, леди и джентльмены, что бедный, но честный Том Холлистер превратился в человека-волка из Блэкмура.