Евгений Винников - На суше и на море. 1976. Выпуск 16

Спускаешься ли тропой к озеру Рица — оно лежит в глубоком разгорье, обрамленное, да, именно обрамленное, еловыми, пихтовыми и кленовыми лесами. Оно лежит, полное сознания своей притягательности, как прекрасная женщина, которая знает, что мимо нее трудно пройти, не обернувшись. Вода, почти бездонная, высвечена здесь и там лучами южного солнца. На дальнем берегу в ресторане выплясывает бойкая музыка, и новенькие прогулочные катера катают по глади веселую публику. К такому озеру подходишь с опаской и неуверенностью: а достоин ли ты сюда прийти? Так берешь в руки хорошо ограненный редкий изумруд или алмаз, которых давно уже нет в ежедневном обиходе, потому что они достояние государства, не имеющее цены. Даже к поэтическим описаниям, когда сравнивают что-либо с драгоценным камнем, иной раз теряешь доверие и перестаешь их воспринимать. Отсюда все время хочется уйти, подозревая, что слишком долго здесь ты задержался. И только туристы да отпускники чувствуют себя здесь в своей тарелке, уверенные, что им эта Рица и уготована. Впрочем, и они тут задерживаются ненадолго.

Надолго можно задержаться где-нибудь в Саянах на Ойском, скажем, озере, что в трех километрах левее и выше трактовой станции Оленья Речка. Но и там не всякому уютно. Уютно здесь рыбаку или охотнику. И в озере, и в реке, из него вытекающей, играет хариус. Берегами ходит медведица с пестуном и медвежатами. К высоким гольцам и на таскылы [1] Таскылы — название средних по высоте гор в Саянах и Кузнецком Алатау. Округлые вершины гор, покрытые каменистыми россыпями, часто поднимаются выше верхней границы леса. — Примеч. ред . уходят от комаров маралы. Осенней порой они зычно кричат, и зов их ходит над озером от вершины к вершине. Ночами здесь одиноко и страшно. Тьма обступает костер вплотную. Даже ветер не посвистывает в поваленных временем и грозами кедрах. Кажется, что, кроме костра, ничего пет на всем свете. Даже пет палатки, которая всего в десяти шагах от костра. Когда же взойдет луна, глазу непривычно и дико. Голые каменистые громады лежат отчужденно. Они не то что молчат, они враждебно онемели, словно человек для них — диковинное создание, впервые появившееся здесь, от которого ждать можно чего угодно. Словно ты на Луне среди багрово-пепельных нагромождений или где-то на десятки миллионов лет позади. Того и жди, что из черной воды высунется диплодок с головой овцы, шеей змеи и туловищем чудовищно разбухшего слона, с тусклым взглядом, в котором даже не отражается лунный свет. Здесь нужно жить только пустынникам, для которых все земное ничтожно, потеряло смысл.

Я рад, что пришел на Глубокое. Здесь вытянулся вдоль песчаного берега и чуть поднялся в гору маленький поселок. Он потеснил немного старый лес и высадил свои деревья. Поначалу в нем разглядишь не очень много домов. Друг другу они не мешают. Вдоль воды поселок поставил магазины, почту, столовую, деревянные домики интерната. Он поставил на горе каменную школу в три этажа, а на другой горе — клуб. Глубокое рано засыпает, и уже к десяти часам горят окнами только клуб да опустевший магазин, да фонарь на небольшой площади перед конторой совхоза. В темноте изредка промчится, вспыхивая фарами, мотоцикл. Запоздалый человек возвращается из гостей или клуба, а может быть, из соседней деревни. Над Глубоким и окрестными деревнями горит своими красными огнями телевизионная ретрансляционная вышка. Самый яркий свой огонь она держит на высоте двух сотен метров, этакая сельская Эйфелева башня. В небольшой столовой уютно, всегда немноголюдно, выбор блюд невелик, но готовят здесь вкусно и дешево. Под вечер за столиками усаживаются рабочие, пьют себежское пиво и вполголоса толкуют о том да о сем. Народ здесь разговорчивый, приветливый, как берега и воды этого озера.

Здесь, в этих водах, гуляют плотва, окунь, щука, судак, угорь, лещ, нельма, пелядь, сиг. А рыбаков немного. И все пронизано какой-то поразительной добросердечностью, доброжелательностью, мягкостью. Песок под ногами, если входить в озеро, ласковая вода, цвет сосен и запах люпина по взгорьям, дыхание вереска в лесах, улыбки людей — и сам ты в этом мире становишься добрее сердцем. Проедет старик в телеге и поклонится, промчится девушка на мотоцикле — улыбнется, пройдет из конторы шофер — поздоровается. Я часто вижу девочку лет одиннадцати, она гуляет с подружкой гораздо меньше ее ростом и годами. Я совсем ее не знаю. Я встречаю ее, когда вечером иду к колодцу за водой. И девочка мне улыбается, словно мы с ней вместе строили где-то из песка и камушков город. Ну как же ей в ответ не улыбнуться! Два мальчика тащат из сада ведро яблок.

— Хотите яблоко? — спрашивают они.

Ну как же не захотеть! И славный же у этих яблок вкус и аромат!

Такое вот оно, Глубокое. И поселок и озеро. И другие озера. В ближайшей окрестности их семь, братья и братцы. Братья — это Глубокое и Каменное. Каменное, может быть, и старший брат. Оно километров шестнадцать в длину, широкое, на нем около трех десятков островов. Берега то пологие, то низкие, и гряды валунов по берегам, будто вымывает их озеро из глубины, когда волнуется. На это озеро ездят рыбачить из Глубокого. В серую погоду, когда низкие тучи стелются над землей, здесь словно оживают старинные былины и будто слышатся и грохот мечей, и свисты стрел, и ржание боевых коней.

Отсюда ведет на Каменное трехкилометровая дорога то низкими, то высокими ельниками с грибами и змеями. Дорогой на Водобег прямо за обочиной пристроилось крошечное, чуть заметное озерко, вода его черна. Озерко застыло, как в деревянной ложке, между двумя сосняковыми пригорками в папоротниках и вереске. Озерко молчаливо и кажется выточенным из черного камня, обложено небольшими валунами, словно крошечными самородками чаги. На нем разве что сидеть, смотреть на дорогу или поить по пути скотину. Оно, конечно, братец. И еще два братца, братцы-близнецы. Они залегли с двух концов поселка, северного и южного, Векшенец и Тимоховское. И оба зарастают. Выходишь на них сквозь мелкий лес и попадаешь на клюквенную зыбь. Клюква зреет, сплошь застилая мхи. Ноги в них тонут, но не вязнут, и весь берег раскачивается под тобой вместе с клюквой подобно живому настороженному ковру-самолету, который не только плывет, но и дышит.

Рукой подать от Глубокого и до озера Сиповец. Они, конечно, тоже близнецы. Живут близехонько друг от друга. Так близко, что едва проложили между ними дорогу и вытянули два ряда изб. И для вышки телевизионной нашли пятачок. Хотя озера — близнецы, но совершенно непохожи друг на друга. Глубокое — взгористое, стиснутое берегами, вырезанное на три губы. Синовец — в широкой ложбине, берега покатые и вырезаны ровно. Уходят в его воды камыши, и дном оно мелкое. Синовец простодушно распахнулся под улыбчивым здешним небом и смотрит в него русоволосо и синеглазо. Чистой ночью в Глубокое и в Синовец глядят одни и те же звезды, над ними стелется горьковатый дух оттопленных бань одних и тех же деревень. И вышка своими огнями ложится в то и в другое озеро одновременно. И лишь огни ночного самолета сначала проскользнут по Глубокому, потом по Синовцу.