Евгений Винников - На суше и на море. 1976. Выпуск 16

— Шлюпку на воду, — сказал капитан. — Быстро!

Заурчала лебедка, заскрипели тали, и шлюпка скользнула вниз, к воде. В ней уже сидел моторист, и тут же зарокотал двигатель, а мы, я, боцман и матросы, по шторм-трапу быстро спустились в шлюпку. Держись, собаченция, мы уже идем на помощь! На самом малом ходу шлюпка двинулась к собаке. А она уже видела нас и лаяла хриплым, сорванным голосом, маленький комочек сырой, дрожащей шерсти. Ну вот, еще пяток метров, еще… Нос шлюпки ткнулся в сырое дерево, боцман перегнулся через борт и взял собаку. Очутившись в шлюпке, она, шатаясь от истощения, пыталась броситься к нам, чтобы лизнуть руку или лицо, а мы гладили ее и утешали. Неужели собака — это единственное живое существо с погибшего судна?

— Возвращаемся, — сказал боцман, отталкиваясь багром от обломка, — больше тут никого нет.

— Скажи, как тебя звать? — бормотал Саша, самый молодой наш матрос, засовывая собачонку себе под свитер. — Ну не дрожи так. Теперь тебе будет хорошо.

Мы до самой ночи кружили по океану и пускали ракеты. Однако не нашли никого. Возможно, люди ушли от обломков на спасательной шлюпке. Не хотелось думать, что люди погибли: их, по-видимому, спасли. Может, какое-то другое судно оказалось поблизости от места катастрофы и пришло на помощь морякам. Так хочется верить в это.

А на медном кольце, надетом на шею собачки, было выбито по-английски: «Бим. Клиппер «Снек». Когда мы отходили от обломков «Спека», морской пес Бим, словно прощаясь со своим клиппером и теми людьми, которых, наверно, очень любил, вдруг завыл. Он скулил до заката солнца, и было тяжело слышать этот печальный собачий голос, разносящийся над океаном. Мы не трогали Бима: ему надо было излить свое горе. Но вот солнце зашло, несколько минут Бим смотрел в ту сторону, где огненный шар нырнул в океан, а потом, вздохнув, лег на палубу и тотчас уснул. Видимо, он несколько ночей кряду не спал. Саша отнес спящего Бима в каюту и положил на кусок войлока в черепаший панцирь — наш океанский трофей. Сев рядом, он глядел на Бима, будто пытался угадать, что же все-таки произошло в океане? Однако никто из нас никогда не узнает этого: моряки со «Снека», если и спаслись, не расскажут нам о трагедии. А океан крепко хранит свои тайны.

На другое утро мы были уже далеко от тех мест, где нас «прихватил» шторм и где волны и ветер так жестоко расправились с суденышком по имени «Снек».

Светило солнце, небо было синим-синим и вода тоже: ведь вода отражает цвет неба. И когда небо чистое, солнечно, океан становится таким синим-пресиним, что если поглядеть вдаль, то кажется, будто небо сливается с водой. И представляется: вот мы добежим до горизонта, незаметно скользнем на небо и помчим-помчим по нему! Только вниз мачтами.

Так вот, было солнечно, тепло и тихо. Мы занимались обычными судовыми делами: готовили трал, сушили брезенты и свои собственные вещи, отсыревшие во время шторма. Мы радовались, что наконец-то ушли с этой банки, где долго тралили рыбу и где нас вечно преследовали вязкие, непроницаемые для глаза туманы, ливни и пронизывающие ветры. Теперь мы шли на юг, ближе к тропикам. Уж там-то мы погреем свои кости в лучах горячего солнца!

А по мокрой палубе бегал Бим. Мне казалось, что в его глазах еще таится испуг и грусть, и, наверно, так оно и было, но Бим не хотел расстраивать нас своим удрученным видом. Мужественно перенеся трагедию, он больше не скулил и не выл, как вчера, а деловито знакомился с траулером. Он все осматривал, шумно обнюхивал и, как бы показывая, что ему тут нравится, весело помахивал хвостом и взлаивал звонким голосом.

— Вот тут будет стоять твоя миска, — поучал его Саша, указывая место у траловой лебедки. — Гляди, чтобы тут всегда было чисто. Не люблю нерях.

Бим слушал его и приподнимал то одно ухо, то другое: ему было очень трудно привыкнуть к иностранной речи. Ведь он понимал только по-английски.

— Ми-ска. Это твоя ми-ска, — втолковывал ему Саша. — Ну, понял?

Бимка коротко гавкнул, будто пытаясь сказать: «Конечно, понял! Самый глупый щенок и тот сразу все поймет».

— О’кэй, — сказал Саша, переходя на английский. — Плиз, Бимка, теперь я покажу тебе твой гальюн. По-маленькому ты будешь ходить вот сюда, в шпигат. Ол райт?

Поразмышляв немного, Бимка опять кивнул и тотчас с самым серьезным видом поднял заднюю лапу и начал прыскать, точно попадая в отверстие шпигата.

Мы, несколько моряков, наблюдавших за Сашей и Бимкой, засмеялись: у пса была отличная морская выучка. И если ранее мы просто жалели Бимку, как потерпевшего кораблекрушение, то с этого момента полюбили его. В дальнейшем Бимка ни разу не разочаровывал нас своими поступками, и мы приняли его в нашу морскую семью, а вскоре просто и не представляли себе, как бы мы жили без этого забавного морского пса.

Летело время. Катились дни один за другим; дни, просоленные ветром, постоянно прокатывающимся над океаном; дни, прокаленные жгучим, тропическим солнцем. Мы уже пришли в новый район промысла и с утра и до позднего вечера не покидали палубы: тралили и тралили рыбу.

Бимка быстро привык к распорядку дня на траулере. Он совершенно точно узнавал время утренней побудки и выпрыгивал из своей «койки» — черепашьего панциря — минут за десять до того, как в каютах начинали просыпаться матросы.

Открыв лапами дверь, он выбегал на палубу, чтобы сделать свое маленькое дело или порыться в ящике с песком, а потом начинал носиться по коридору судна с веселым лаем, и траулер тотчас оживал. Матросы просыпались, и каждый зазывал Бимку к себе, чтобы угостить кусочком сахара или просто затащить на койку и хоть минутку побаловаться с ним, что Бимка очень любил. Но Саша уже звал его:

— Бимка?! Где ты, морской пес? А ну-ка, тащи свою миску.

Саша очень любил Бимку. Мне он сказал, что всю жизнь мечтал о собственной собаке, хоть какой, хоть самой обыкновенной дворняжке, но как-то не получалось. Жил Саша в перенаселенной коммунальной квартире, где было строжайше запрещено держать не только собак, но даже кошек. И вдруг — Бимка! И Саша немного ревновал Бимку к остальным морякам, он просто минуты не мог прожить без него. Работает на палубе, а сам глазами шарит: а где же он?

Ну вот и Бимка бежит, тащит в зубах миску.

И мы тоже идем завтракать, идем, ругая кока: опять манная каша! Сколько же мы этой каши уже съели в рейсе? Идем на корму, в салон, где камбузный матрос расставляет по столам чайники с крепким, заваренным до черноты чаем, зеваем: рань-то какая! Спать бы еще да спать, еще и солнце-то не поднялось из-за горизонта, но что поделаешь: труд рыбака суров и труден. И как бы ни тянуло тебя к койке, спеши, рыбак, на палубу, чтобы с первым всплеском солнечных лучей трал ушел в воду.