Владимир Орловский - Машина ужаса [Фантастические произведения]

Теперь мыслей в голове уже не было. Оставался слепой инстинкт, Заставлявший бороться за жизнь до последней возможности. Он снова сжал в кулаке рукоятку молотка, которую не выпускал все это время, нащупал пальцами левой руки сделанную в стене выбоину и уже вслепую, почти наудачу, стал долбить каменную стенку, останавливаясь только временами, чтобы перевести дыхание. В горле пересохло, в голове стучало, перед глазами метались огненные вихри. А он все стучал, стучал, не думая ни о чем, почти забыв об опасности. Но это не могло продолжаться без конца. Удары становились все слабее, падали наудачу, пальцы дрожали, от времени до времени их перехватывало легкой судорогой. И вот, наконец, при сильном косом толчке, заостренный конец соскользнул по неровной поверхности, пальцы разжались, и молоток, вырвавшись из руки, упал в темноту и глухо стукнулся где-то под ногами. И наступившую тишину прорезал дикий, уже почти нечеловеческий крик:

— Спасите! Спасите!

Как бы в ответ внизу раздался бой часов. Прозвучало двенадцать ударов и воцарилось окончательное молчание.

Круг неизбежности замкнулся. Впереди оставалась смерть, но когда? Сейчас? Через пять минут, через десять, или через час? А может быть позже? Может быть проклятое облако остановилось и уже оседает вниз? Или оно продолжает подниматься? Ничто не говорило больше о приближении или удалении невидимого врага. Ни звука, ни искорки, ни запаха… Даже и запаха, — вероятно, притупившееся чувство перестало воспринимать его.

Казалось нелепым стоять здесь в темноте на табурете, чуть не под потолком, еле удерживаясь на дрожащих, обожженных ногах. Так просто казалось — соскочить и выйти, выбежать вон, на свет, к людям… А между тем…

Жгучая боль в ступнях пронизала его до глубочайших извилин мозга. Конец? Яд захватил его последнее убежище!

Он вытащил из кармана спички и дрожащими пальцами попытался зажечь одну из них. От неуверенных ли движений, или от сырости она вспыхнула мгновенно слабой искоркой и погасла, ничего не осветив. Не раздумывая он схватил последнюю и чиркнул по коробке. Спичка загорелась и снова бледный огонек осветил темный угол… Штеккер нагнулся, лихорадочно глядя вниз. Табурет торчал еще одиноким островом в багровом море, — боль обманула его приступом от старого ожога. Но туча поднималась, это было ясно.

Спичка погасла — последняя… Он торопливо обшарил карманы, пощупал подкладку костюма, потряс коробочку, — ничего… На этот раз все. Бороться дальше было бесполезно. Он хотел броситься вниз, покончить поскорее с ужасным ожиданием, но воспоминание об испытанной от прикосновения яда боли удержало его снова. Он скорчился на табурете, опершись в угол, и глядел воспаленными глазами в темноту. Кто-то сказал вдруг почти рядом насмешливым голосом: — Страдания единиц и даже миллионов единиц не принимаются в расчет на весах истории…

Он испуганно оглянулся, будто ожидая кого-то увидеть в мертвом хаосе, потом вспомнил: ведь это его собственные слова, сказанные вчера Гейслеру. Вчера? Или тысячу лет назад? Когда все это началось?

Мутный образ пятном выдвинулся из темноты… Он вгляделся: крысиная голова, неестественно большая, с оскалом зубов в разинутом рту. Он отмахнулся, — пятно потонуло во мраке. Кто-то вздохнул за спиною и тронул его влажной ладонью… Он закричал еще раз таким жалобным, совсем звериным криком. Потом мрак наполнился невнятными шорохами, вздохами, движением смутных контуров.

Теперь Гейслер говорил откуда-то из дальнего угла:

— Попробуйте поставить себя на место тех сотен тысяч, которых будут травить вашими газами…

И запекшиеся губы выдавили жалкий ответ:

— Да, это страшно — умирать…

Потом наступил хаос и забвение.

Только к вечеру следующего дня лаборатория была очищена от газов. В первой комнате нашли мертвую собаку в клетке. Вся кожа ее была покрыта волдырями и язвами, шерсть, висевшая клочьями, почернела и истлела. Морда была оскалена в судороге предсмертного воя.

Краны у баллонов с газом оказались отвернуты: служитель, заменявший старого Густава, исчез.

Розыски показали след его в направлении французской границы, гостеприимно открывшей свои объятия тому, кто впоследствии, при тщательном расследовании, оказался офицером французского генерального штаба.

В верхней комнате на столе, подле табурета, лежал человек с совершенно седыми волосами и выражением непередаваемого ужаса в остекленевших глазах. Тело его было нетронуто ожогами, кроме нижней части ног. Очевидно, он упал на стол после того, как движение облака прекратилось и газ осел вниз, просачиваясь в наружные щели.

В куче мусора, подле головы человека лежал молоток и пустая коробка из-под спичек. На полу, изуродованные ядом, в клочьях висящей шерсти валялись трупы двух крыс с вылезшими из впадин глазами.

Это было все. Штеккера хоронили через три дня с большой торжественностью. Говорились речи, центром которых была мучительная смерть на научном посту героя долга.

Гейслер слушал эти слова и думал упорно о своем, о том времени, когда безумие человечества останется в далеком прошлом и история развернет новую страницу, о которой сейчас мечтают и упрямые фантазеры, и люди крепкой воли, идущие к далекой, но неизбежной цели.

The present story comes to us from Russia and it is an extremely absorbing narrative based on excellent science. For the past decade, scientists predicted that if man ever harnessed atomic energy, things would probably begin to happen. They pointed out that the key to atomic energy was like the fulminate cap of a charge of dynamite. Dynamite is harmless and can be handled and sawed without danger. It requires the explosion of the little detonating fuse to set it off.

Scientists in the past have pointed out that if we discovered the key to atomic energy, we might very likely blow up the earth itself. A later school of scientists, however, disclaimed this entirely and they maintain that there is no such danger.

In any event, the present story is based on sound science and it makes exciting and interesting reading.

ROFESSOR Flinder was in very bad humor. In spite of his customary self-control, he felt that, he was in no position to hold himself together, to consciously and soundly lead his thoughts through the channels of clear, logical and correct inferences. Their harmonious flow through the gray convolutions of his brain always afforded him immense pleasure. But today, he was unable to direct the flow along the calm and sound channel; this, of course, affected his mood to such an extent, that even his favorite cigar seemed bitter and tasteless.

Indeed, there were reasons for it.

In the first place, this morning Flinder discovered, in his working cabinet adjoining the laboratory, the absence of several of his documents pertaining to his work. The theft had been committed at night with incredible and almost incomprehensible boldness. The laboratory was situated in the garden, in a separate building, in the rear of the large detached building in which he resided. The windows were protected with iron grating and from them radiated a net of wires connected with the burglar alarm system, not mentioning the special night-watchmen, old mon-commissioned officers. The result was that the wires were cut, the grating had apparently been cut through the comers with the oxy-hydrogen blowpipe, or something of that kind, and the window-panes had been cut out and removed.