Владимир Орловский - Машина ужаса [Фантастические произведения]

— А разве у вас так много родных? — началось отступление после произведенной разведки.

— У меня? Господи боже мой. Тысяча дядей, миллион братьев и тьма кузенов и племянников.

— А вам не родня, — вмешался я, — Сергей Павлович Морев, о котором я на днях читал в газетах какое-то интервью, с рассказом об удивительных научных работах, в которых я, откровенно говоря, ничего не понял?

— Один из тысячи дядей, — ответил Юрий и вдруг нахмурился. — Я читал эту дурацкую заметку. Удивительное дело, — никак не могут оставить человека в покое. Всегда одно и то же. Наврут с три короба, вроде американских эпидемий, — переменил он разговор.

Я не настаивал, и мы заговорили о недавно снова появившемся в газетах пережевывании этих старых историй.

После обеда, когда мы по обыкновению перешли к нашей работе, Юрий обратился ко мне.

— Дмитрий Дмитриевич, нынешний разговор напомнил мне мое давнишнее желание. Я очень хотел бы познакомить вас с дядей Сергеем и его работой…

— Но вы сами сказали, что вмешательство посторонних, — эпизод не из приятных.

— Ну да, репортеры. Я не про то. Я ему давно говорил о вас; он сам очень интересуется вашими изысканиями на Севере, и думаю, что не менее интересно будет и вам посмотреть его работы…

— Не спорю. Хотя, повторяю, эта заметка в газете решительно ничего мне не дала — какая-то чудовищная путаница…

Юрий усмехнулся.

— Ну, в этом и мы немного виноваты. Ведь этой публике чего ни наскажи, — всему поверит.

— Ах, вот как, — улыбнулся и я. — Но во всяком случае это ставят в связь с работами покойного профессора Павла Петровича.

— Да, в этом они правы. Видите ли, я в сложных выкладках и вообще во всей этой математической китайщине слаб. Но в общих чертах идею этой работы могу рассказать, если вам интересно.

Я одобрительно кивнул головой.

— Позвольте, как бы начать попроще. Ну вот: вы знаете, что вокруг идущего по проволоке тока существуют магнитные силы?

— Ну, конечно.

— При усилении и ослаблении тока меняется и напряженность этих магнитных сил. При резком замыкании и размыкании — происходит и наиболее резкое изменение этой разлитой вокруг тока магнитной энергии, при чем она распространяется в окружающей среде в виде волнообразного колебания особой всепроницающей невесомой среды, так называемого эфира.

— Все это я, конечно, знаю. Только мне кажется, что исследования на эту тему являются настолько специальными…

— По методам работы — это, безусловно, необычайно сложная история. Но результаты ее очень близко касаются жизни, так как подходят к решению существенных вопросов нашей психики.

— Психики? Это уже что-то непонятное.

— Да, вот видите ли. Волны, при помощи которых распространяется электромагнитное колебание, имеют вполне определенную длину, хотя мы совершенно не знаем, в чем заключаются изменения эфира, связанные с этим явлением. Какие- то состояния его напряжения, в существе своем нам неизвестные. И вот, если они доходят до другого проводника, замкнутого или имеющего очень маленький разрыв в цепи, то, меняя вокруг этого проводника напряжение магнитных сил, — преобразуют их энергию в энергию электрического тока, пробегающего по проволоке, но лишь в том случае, если этот второй проводник по своим размерам и конструкции таков, что, будучи сам источником прерывающегося тока, посылает электромагнитные волны как раз такой же длины.

— Ну, да, таким образом работает радиотелеграф; это то, что называется резонансом, наблюдающимся и в явлениях электромагнитных так же, как и в созвучании струн, камертонов и прочее. И там на звук одной струны отвечает другая только тогда, если она настроена с нею в унисон, то-есть может испускать волны той же длины.

— Вот, вот. И еще в начале нашего столетия выяснилось, что все психические и физиологические процессы в живом организме связаны с электрическими токами, пробегающими по проводящим нервным путям, при чем токи эти прерывчатые, пульсирующие. А раз так, — то они обязаны посылать в пространство волны электромагнитных колебаний.

— Ах, вот что. И, следовательно, если два индивидуума настроены в унисон, то-есть способны испускать волны одинаковой длины, то они обязаны также отвечать токами, пробегающими по нервным путям одного из организмов, раз они появились в другом соответственном?

— Да, это и была основная идея, на которой остановился мой дед. Он полагал, что именно с передачей электромагнитных волн связан механизм влияния человека на человека, то- есть выводил отсюда явления внушения, гипноза, сострадания, — и вообще всякого подражания, любви, морали, — ив конце концов даже телепатии.

— По существу, в этом ничего невозможного нет. А как соблазнительно подчинить научному контролю все эти области, бывшие до сих пор монополией мистики и суеверия!

— Да, и дед добился в этом отношении огромных результатов; так как настройка наших нервно-мозговых аппаратов самая разнообразная, то и отвечают люди на переживания друг друга очень слабо. Павел Петрович именно нашел возможность расширить эти пределы и, таким образом, влиять на способность сострадания. После его смерти взялся продолжать дело дядя Сергей. Правда, кажется, задача о расширении границ сострадания мало двинулась дальше, но он много поработал в других направлениях, и там можно увидеть массу занимательного.

Это в самом деле меня заинтересовало. Я — реалист pur sang, и такой подход к вопросам психологии удивительно укладывался в мое мировоззрение. Я тут же изъявил живейшее согласие ознакомиться с работами почтеннейшего дядюшки.

Через два дня я звонил в его квартиру на какой-то из далеких линий Васильевского острова.

Меня встретил Юрий. Он был немного взволнован, — словно собирался ввести меня в святое святых. Видимо, это было одно из его пристрастий, которым он отдавался, по своему обыкновению, со всей искренностью и пылкостью своей натуры.

Дядюшка мне не понравился. Упрямо сжатые губы и холодные серые глаза — глаза фанатика и ограниченного человека. Впрочем, встретил он меня очень любезно и сейчас же завел разговор на тему о наших работах на Печоре, о будущем этого края, о том, чего можно ожидать от его эксплуатации. Говорил он медленно, вдумчиво, и мне казалось, что он все время ходит вокруг и около какой-то интересующей его мысли, высказать которую не решается.

Но я забыл об этом сразу же, когда разговор коснулся его собственных работ, и мы перешли в лабораторию.

Здесь я совсем растерялся. В хаосе каких-то бесчисленных неизвестных мне приборов, в сети проводов, опутывавших комнаты, нескончаемых батарей, колб, реторт, пробирок, склянок и, я не знаю еще какой, посуды самого причудливого вида, заполнявшей шкапы, столы, полки, подоконники, полы и готовой, кажется, вылиться бурным потоком из дверей лаборатории — разобраться было немыслимо. В общих чертах Сергей Павлович рассказал мне о своих работах то же, что я уже знал от Юрия.