Николай Лукин - Судьба открытия. Роман

- Повтори: кто - черные стали?

- Да опилки, которые в стакане. С кислотой стакан, Григорий Иванович…

Оказалось так: у него дома готовятся к зиме, вставляют в окна вторые рамы. На подоконниках опилки, прикрытые ватой, и понемногу серной кислоты в стаканах, чтобы не запотевали стекла. На вчерашнем уроке Васильев узнал, будто опилки, если их бросить в кислоту, могут превратиться в сахар. Он захотел проверить это. Насыпал опилок в стакан, а сахар у него не получился.

- Мать увидела, что он в окне устроил, - подзатыльника ему дала, - с серьезным видом добавил другой гимназист, до сих пор молчавший.

Зберовский чуть-чуть улыбнулся:

- За науку пострадал, брат? Ничего, терпи. Не ты один!

- Почему не вышло все-таки? - приставал Васильев. - Григорий Иванович, а вы правду говорили - сахар можно из опилок?…

- Конечно, правду. Виноградный сахар, скажем.

- Его можно есть? Он сладкий?

- Сладкий. Полезный даже очень.

Перемена между тем закончилась. Зал опустел. Васильев и его товарищ кинулись бегом к своему классу, куда уже вошел преподаватель латинского языка.

А у Зберовского урок будет только через час. Он не спеша отправился в учительскую.

В учительской - никого. Посередине длинный стол и стулья, а возле стен, перемежаясь с жесткими диванчиками, шкафы.

Душу гложет лютая тоска. Остановившись у окошка, Зберовский смотрит на улицу, в туман.

Он понимает, насколько все это несбыточно, однако если бы суметь найти Осадчего, объяснить, какие важные причины ему не позволяют остаться в Яропольске… Осадчий ответил бы: «Поезжай». И тогда - телеграмму Зое вдогонку, и сам в Казань - следом за ней!

Нет, ничто положения не спасет. Как ни объяснишь причину своего отъезда - все равно: уедешь, а останется нехороший привкус. Словно уклонился от опасности, под каким бы ни было предлогом.

Ужасный Яропольск!

А вдруг дело еще повернется по-иному? Вдруг Зоя сообщит, что Благовещенский согласен подождать? Просьба Осадчего требует только нескольких месяцев.

Зоя, милая…

За окошком туман.

«Оставьте, я просила вас, не касайтесь этого, пожалуйста…»

Между двойными рамами на подоконнике опилки, вата и кислота в стакане.

Он начал ходить по учительской. Остановится, постучит пальцами по спинке стула, пройдет мимо шкафов, снова остановится где-нибудь в раздумье.

За стеклянными дверцами шкафов видны кучи гимназических тетрадей, глобус, свертки карт, наклеенных на коленкор. А в дальнем, самом маленьком шкафу - пособия по физике и убогие химические принадлежности.

Содержимое этого маленького шкафа Зберовскому наперечет известно. Однако он теперь взглянул в ту сторону с новым, неожиданным вниманием. Внезапно подошел, открыл дверцу. Присел перед шкафом на корточки.

Двухдюймовый тигель. Толстостенный. Давление выдержит. Но чем закроешь тигель плотно? Чем поднять давление хоть на две, на три атмосферы?

Черт побрал бы яропольскую гимназию!

Вынув из шкафа, он сердитым броском поставил на пол железный штатив с набором разных колец. Туда же - обрезок асбеста. Туда же - спиртовую лампочку. Стал отвязывать от какого-то громоздкого устройства с блоками свинцовые брусочки и пластины; среди них нашел один брусок достаточно тяжелый.

Он вот что сейчас сделает: он нагреет тигель в пламени и прижмет накаленным краем к пластиночке свинца. В свинце отпечатается круг по форме тигля. Выйдет массивная, плотная крышка. Потом крышку - на остывший тигель, а сверху - тяжелый брусок. Снизу крышку надо защитить шайбой из асбеста. В таком приборе уже можно будет кипятить жидкость под давлением.

Зберовский поднял и быстро разложил все нужные предметы на столе. Зажег огонь. Раздвинул кольца штатива. Ожесточенно, с хмурым выражением лица принялся работать.

…К концу перемены инспектор вышел в коридор.

Колокольчик Вахрамеича уже оповестил о начале последнего урока. Сутолока шла на убыль. Классные наставники загоняли своих воспитанников в классы.

И инспектор увидел: из учительской появился Зберовский в сопровождении целой вереницы гимназистов. Кто несет штатив с кольцами, кто - спиртовую лампочку, кто - пробирки. А руки самого Зберовского до отказа заняты. В них две обыкновенные бутылки, фарфоровая чашка и тигель под неуклюжей серой крышкой.

Перед Зберовским идет гимназист, торжественно несущий, как свечу или какой-то жезл, нелегкий, надо думать, металлический брусок.

Вся процессия направляется к двери пятого класса.

На миг инспектор даже потерял высокомерную осанку. Его фигура изогнулась и застыла. Взгляд возмущенно впился в принадлежности для опыта.

А тот, что нес штатив и кольца, в куртке с чернильным пятном, забежав вперед, кому-то крикнул:

- Принеси опилок горсть! Живо!

- Зачем они? - откликнулся голос за дверью.

- Беги, сказано тебе! Под лестницей лежат… Из них Григорий Иванович будет сейчас сахар делать!..

По натуре Зберовский был очень общительным человеком. Он нуждался в собеседниках, любил поспорить, посмеяться, поделиться мыслями. Правда, был у него в душе какой-то заповедничек, куда он никого не пускал: сюда относилось все, что касается Зои, что касается неудавшейся ему работы по гидролизу, да вот разве теперь - того, что связано с просьбой Осадчего. А остальное, его волнующее или тревожащее, он должен был обязательно кому-то рассказать. Для него это было потребностью. Любая мелочь, если он не поговорит о ней, его долго беспокоит и гнетет.

С тех пор как ему невыносима стала среда учителей гимназии, их склоки, картежная игра, он особенно остро почувствовал вокруг себя безлюдье. Но одиночества он переносить не мог. И ему случалось целые вечера просиживать в обществе старух - своих квартирных хозяек, пить с ними чай, выслушивать скучнейшие истории то о происшедшем три года назад ограблении кладбищенской церкви, то о свадьбе у соседей, где жениха обманули в приданом, то о роскошных именинах яропольского купца Пряхина…

Еще летом, когда у него прекратилась переписка, с Зоей и он не поехал на каникулы в Петербург, Зберовский начал изредка встречаться с группой гимназистов-семиклассников.

Однажды летним утром, отправившись на прогулку за город, он увидел на берегу Малахайки шалаш и костер, а перед костром сидели отчасти ему известные по гимназии почти уже взрослые мальчики. Они спорили о происхождении жизни на Земле. Один из них ссылался на «Мировые загадки» Геккеля, другой не читал этой книги, но высказывал собственные фантастические домыслы, третий брал под сомнение что угодно.

Незамеченным подойдя к костру, Зберовский сел и тотчас азартно вмешался в беседу. И сразу ощутил себя как бы в родной стихии.

Впоследствии встречи с ними за городом повторялись. А осенью, в дождливую, нудную погоду, эти гимназисты спросили у Зберовского, позволит ли он им время от времени заходить к нему в гости.