Генрих Альтшуллер - Опаляющий разум

— Просто непостижимо, — говорил физик. — Вся Галактика на месте… И Солнце и планеты… А Земли нет!

Да, вся бесконечная Вселенная была на месте. Исчезла лишь ничтожная пылинка — Земля.

— Надо дать знать об этом…

Кажется, это сказал доктор.

— Кому?

Никто не ответил. В самом деле, кому мы могли сообщить о том, что исчезла Земля? Где-то в безграничной пустыне чёрного космоса летели другие корабли. Где-то у чужих и далёких звёзд были маленькие исследовательские станции. Но, если нас будет не пять, а пятьсот или тысяча, что изменится?

Ведь Земли нет!

— Не верю, — тихо произнёс инженер. — Надо идти туда. Как можно быстрее. Мы не можем вернуться к Фомальгауту!

— Мы начнём сначала, — хрипло сказал биолог. — Земля с её неразрешимыми противоречиями… Одно громоздилось на другое, из поколения в поколение всё становилось запутаннее, сложнее… Там нельзя было найти выход… А в космосе теперь цвет человечества. Мы начнём заново, нас будет много…

Доктор безуспешно пытался его успокоить.

— Почему вы боитесь думать честно и прямо? — лихорадочно говорил биолог. — Произошло неизбежное. Человечество будет продолжать жить. Но без Земли. Оно освободится от этого клубка неразрешимых противоречий…

— Единственная свобода, которую я не признаю, — сказал инженер, — это свобода от родины. Мы пойдём к Земле. Я не верю… Люди не могли допустить…

Я подумал: да, не допустили бы, если б взглянули на Землю отсюда. Пусть звёзды светят в тысячи раз ярче Земли, пусть этих звёзд неизмеримо много, всё равно — без Земли Вселенная пуста!

— Да, мы пойдём к Земле, — сказал я, — ведь все так думают…

Мы посмотрели на биолога, и он ответил «да».

Я хотел сосредоточиться (мне казалось, надо что-то придумать) — и не мог. Затем выплыла мысль, заглушившая всё остальное: люди — кем бы они ни были и где бы они ни находились — светят отражённым светом Земли. За каждым человеком стоит человечество. За роботами, даже самыми умными, нет «машинства». Вероятно, в этом и состоит глазное отличие.

Молчание длилось очень долго. Я чувствовал, что прошло много времени, но сколько, не знал, не думал об этом. Вместе с Землёй исчезло и время.

Потом откуда-то издалека донёсся неуверенный голос физика:

— Послушайте, послушайте же наконец! Я спрашиваю: можно на этом экране получить изображение в ультрафиолетовых лучах? Понимаете, у меня появилась идея… Земная атмосфера поглощает не весь падающий на неё свет. Часть света рассеивается, теряется. И если научатся не терять… ну, скажем, как-то поглощать в верхних слоях атмосферы, а потом использовать… Понимаете, мы ведь можем из-за этого просто не увидеть Землю!

Инженер опередил меня. Оттолкнувшись от кресла, он подлетел к пульту управления.

Изображение на экране расплылось. Лохматое Солнце увеличилось. Венера стала ярче, Марс и Меркурий потускнели.

— Нет, — глухо произнёс биолог. Согнувшись, он стоял у самого экрана. — Не вижу…

И тогда почти одновременно все мы подумали об инфраизображении. Если научились ловить весь падающий на Землю видимый и ультрафиолетовый свет, то инфракрасные, тепловые, лучи должны по-прежнему излучаться в пространство: иначе нарушится тепловой баланс планеты.

Инженер сменил настройку экрана, и мы увидели Землю!

Она была там, где мы её искали, очень яркая, намного ярче Марса и Венеры. Рядом с ней почти так же ярко сверкала Луна.

— Наконец! — прошептал биолог.

Я попытался подсчитать, сколько энергии получили люди, но сразу же оставил подсчёты. Сейчас это не имело значения.

На светящемся циферблате хронографа я видел: прошло девять минут — всего девять минут! — с тех пор, как исчезла тяжесть и автоматы включили телескоп.

Мы молча смотрели на Землю.

Корабли, возвращающиеся к Земле, всегда будут видеть нечто неожиданное. Это в порядке вещей: люди придумают ещё много нового. Но на кораблях должны быть твёрдо уверены, что Земля будет вечно. Иначе нельзя идти к звёздам.

Так думаем мы, прожившие без Земли девять минут.

То, о чём я хочу рассказать, началось с небольшой статьи, написанной для «Курьера ЮНЕСКО».

Я изрядно помучился с этой статьёй — уж очень невыигрышной была тема. Ну что можно сказать на трёх страничках — о прошлом, настоящем и будущем машин?…

Недели две я просто не знал, как подступиться к статье, а потом нашёл любопытный приём: пересчитал мощность всех машин на человеческие силы, на прислуживающих нам условных рабов. Киловатт заменяет десять крепких рабов; в общем-то, простая арифметика.

Я взял жалкие цифры конца XVIII века — они немногим отличались от нуля — и проследил их судьбу: мучительно медленный, почти неощутимый рост на протяжении столетия, затем подъём, становящийся всё круче и круче, почти вертикальный взлёт после второй мировой войны (десятки и сотни условных рабов на человека) и, наконец, нынешний год, к которому каждый из нас стал богаче римского сенатора.

«Размышления рабовладельца» (так я назвал статью) были отосланы, но меня не оставляло какое-то смутное неудовлетворение. Оно не проходило, и, разозлившись, я переворошил заново все цифры.

Нет чувства острее, чем то, которое испытываешь, приближаясь к открытию. Быть может, это передалось нам от очень далёких предков, умевших в хаосе первобытного леса ощутить странное и молниеносно настроить каждый нерв, каждую клеточку ещё не окрепшего мозга в такт его едва различимым шагам.

Теперь я могу объяснить всё в нескольких словах, будто и не было долгих, временами казавшихся безнадёжными поисков.

Жизнь машины, любой машины, становится слишком короткой: в среднем около трёх-четырёх лет. Машина могла бы жить раз в восемь или десять дольше, но наука открывает новые, более совершенные принципы — приходится менять всю нашу технику.

Промежутки между открытиями укорачиваются, и неизбежно наступит время, когда мы должны будем менять машины (подчёркиваю — все машины, весь огромный технический мир) ежегодно, потом ежечасно, ежеминутно.

А иначе — куда денется стремительно нарастающая лавина открытий?…

Быть может, я не нашёл бы ответа на этот вопрос. Скорее всего, не нашёл бы. Есть вопросы, имеющие ехидное свойство появляться задолго до того времени, когда на них можно ответить. Но однажды, листая «Вопросы философии», я обратил внимание на заметку, густо усыпанную примечаниями и оговорками редакторов. В заметке говорилось о принципах дальнего прогнозирования. Речь шла о возможности уже сегодня решать на аналоговых машинах задачи, подобные той, с которой я столкнулся.