Николай Ловцов - Мир приключений, 1926 № 08

Уставщик обители Св. Иллода был восторженный музыкант и не довольствовался монастырской нотной библиотекой. В настоящую минуту его помощник, обожавший каждую мелочь своей работы, заканчивал ее, после двухчасовой диктовки в скрипториуме [11]. Монахи-переписчики подали ему свои листы и удалились на вечернюю молитву. Художник Джон Отто, более известный под прозвищем Джона Бургосского, не обратил на это никакого внимания. Он отделывал маленькую золотую шишечку в миниатюре Благовещения для своего Евангелия от Луки, которое собирались преподнести Фалькади, папскому легату.

— Кончай, Джон, — вполголоса сказал помощник уставщика.

— А? Они уже ушли? Я не слышал. Потерпи минуточку, Климент.

Помощник уставщика терпеливо ждал. В течение 12-ти лет Джон то приезжал в монастырь, то покидал его, но на чужбине всегда считал монастырь своим. В монастыре ничего против этого не имели, так как Джон, казалось, владел всеми искусствами.

Помощник уставщика заглянул ему через плечо на лист, где красовались первые слова, написанные золотом и киноварью.

— Я слышал, ты опять отправляешься в Бургос?

— Через два дня. Для души хорошо побывать там в новом соборе.

— Для твоей души? — в голосе помощника уставщика было сомнение.

— Даже для моей, если позволишь.

— Ты не забудешь о том, чго нам нужно для скрипториума? Кажется, в мире нет больше настоящего ультрамарина. Они его мешают с германским кобольтом. Что же касается киновари…

— Я постараюсь сделать все возможно лучше.

— А брату Фоме (это был заведующий монастырским госпиталем) необходимо…

— Он мне сам дает поручения. Я сейчас пойду к нему.

Джон спустился по лестнице на дорожку, отделявшую госпиталь и кухню от других монастырских помещений. Брат Фома передал ему список лекарств, которые он должен был ему во что бы то ни стало привезти из Испании. В этот момент их застал хромой смуглый настоятель — аббат Стефан, неслышно ступавший в своих отороченных мехом ночных туфлях.

Стефан де-Согрэ не был шпионом. Но в молодости он участвовал в неудачном крестовом походе, который окончился двухлетним пленом у сарацин в Каире. А там люди научаются ходить неслышно. Он был прежде всего ученый человек, доктор медицины, и его влекло больше к врачебным трудам в монастыре, чем к религиозным. Он с интересом проверил список лекарств и прибавил кое-что от себя.

— В поисках чего отправляешься ты на этот раз? — спросил он, садясь на скамью в маленькой теплой келье, где хранились лекарства.

— За дьяволами, главным образом, — посмеиваясь, ответил Джон. — Мне надоели классические церковные дьяволы. Они хороши для черно-красного страшного суда и для такого же ада. Но для меня они не годятся. Вот, например, семь бесов, изгнанных из Магдалины. Это были дьяволы женского рода, а не рогатые и бородатые обыкновенные бесы.

Настоятель рассмеялся.

— Ведь, теперь дьяволов рисуют всегда на один манер, — продолжал Джон. — Но взять хотя бы дьяволов, вошедших в свиное стадо. Они… они… я еще сам не знаю, какие они. Но это будут необыкновенные дьяволы…

— Продолжай, Джон!

— Я говорю, что нужно относиться с уважением и к дьяволам…

— Опасный вывод!

— Я считаю, что если что-нибудь достойно кисти, то это достойно и мыслей человеческих.

— Быть может, ты прав!

Настоятель прошел в госпиталь. В сердце его была зависть к Джону, отправлявшемуся за море.

Через десять месяцев Джон вернулся, тяжело нагруженный. Для помощника уставщика у него был кусок лазури богатейшего тона, брусок яркой киновари и маленький пакетик с сушеными жуками, из которых получается великолепная пурпуровая краска. Брату Фоме Джон привез не меньше половины заказанных им лекарств.

Фома передал Джону приглашение настоятеля на обед.

— В какой одежде мне являться?..

— В монастырском одеянии. На обеде будет один доктор из Салерно. Его зовут Рожер, он итальянец, ученый и знаменит.

— Никогда не слышал этого имени. Но, ведь, наш Стефан всегда прежде physicus [12], а потом уже sacerdos [13]. А кто еще будет за столом?

— Монах из Оксфорда, его имя тоже Рожер. Ученый, знаменитый философ.

— Три врача, считая Стефана. Я всегда говорю, что это значит два атеиста по краqней мере.

— Не следует так говорить, — Фома смущенно опустил глаза.

— Ого! А почему это ты не постригся до сих пор? А теперь, Фома, — Заискивающе сказал он, — устрой мне перед вечерней горячую ванну в больнице.

Безукоризненно приготовленный и сервированный обед настоятеля пришел к концу и убрана была скатерть с длинной бахромой. Приор уже присылал ключи с докладом, что в монастыре все благополучно, и их тотчас же вернули обратно со словами:

— Да будет так до зари!

В камине разожгли огонь и на небольшой столик поставили изысканнейшие вина, фиги, виноград, имбирь и пахнущие корицей сладости. Настоятель снял с пальца перстень, уронил его со звоном так, чтобы все могли слышать, в пустой серебряный кубок, протянул к огню ноги и устремил глаза на большую точеную золотую розетку на сводчатом потолке. Тишина, царящая в промежутке между повечерием и заутреней, охватила и их мирок. Монах из Оксфорда с бычачьей шеей следил взором за лучем солнца, преломлявшимся на краю хрустальной солонки. Рожер из Салерно продолжал с братом Фомой дискуссию о типе пятнистой лихорадки, поразившей не только Англию, но и другие страны. Джон заметил тонкий профиль Рожера, и рука его невольно потянулась к груди. Настоятель заметил это движение и кивнул головой. Джон вынул тетрадь для наброска.

— Скромность хорошая вещь, но все же скажите ваше личное мнение, — наступал итальянец на монаха, заведывавшего госпиталем.

Из внимания к иностранцу почти вся беседа за столом велась на разговорном латинском языке. Вдумчивая и красноречивая беседа мало походила на монашескую болтовню. Фома заговорил, заикаясь от смущения.

— Должен сознаться, что я плохо разбираюсь в причинах этой лихорадки. Но, быть может, как говорит Варро в De Re Rustica [14], — некие маленькие животные, которых нельзя проследить глазом, входят в тело через нос и рот и причиняют серьезное недомогание. Но, с другой стороны, этого нет в писании.

Рожер из Салерно пожал плечами и тряхнул головой, как сердитая кошка.

— Всегда про то же! — сказал он, и Джон уловил гримасу его тонких губ.

— Ты никогда не знаешь отдыха, Джон, — улыбнулся художнику настоятель. — Ты должен был бы прекращать работу для молитвы каждые два часа, как это делаем мы. Св. Бенедикт не был глуп. Больше двух часов трудно выдерживать глазам или рукам.