Николай Морозов - Мир приключений, 1926 № 06

— Разве наш доктор не чудо? — спросил он, передавая папиросу третьему белому. — Он думает обо всем. Вам стыдно ворчать. Видите, мы свободны наконец. Свободны!

Третий был толстый, рябой человек, с вылезшими ресницами, известный когда то под прозвищами Ниниш, Три Восьмерки, Сучильщик, но среди каторжников главным образом как Попугай — может быть благодаря его крючковатому носу или чему то птичьему в его характере. Он был душитель по профессии, привыкший пользоваться своими кулаками только для обмена любезностями. Дюбоск мог подчиняться своей фантазии, Фенэйру умышленно принимал позу, но Попугай оставался джентельменом самого строгого направления. Пожалуй, надо отдать должное практическому уму тюремной администрации на основании того факта, что, хотя Дюбоск был наиболее опасным из трех и Фенэйру наиболее испорченным, только Попугай имел официальную репутацию человека, побег которого был бы отмечен первым, как «особо важный».

Он взял папиросу, потому что был рад получить ее, но ничего не сказал, пока Дюбоск не передал ему жестяной спичечницы, и первый клуб дыма не наполнил его легкие.

— Подожди, пока станешь обеими ногами на мостовую, мальчик. Тогда будет время говорить о свободе. Ну, предположим, случится буря.

— Теперь не время для бурь, заметил Дюбоск.

Но слова Попугая подействовали на них. В их умы, для которых суша была ужасом, мог только медленно проникнуть страх перед морем. Они забыли оставленную за собой тюрьму каторжной колонии.

Здесь они снова достигли манящего преддверья широкого мира. Это были восставшие из мертвых, с бешеным аппетитом потерянных лет, чувствующие сильный и сладкий вкус жизни на своих губах. И, однако, они примолкли и торопливо оглянулись, чувствуя то сжимание горла, которое бывает на море у привыкших к суше людей. Кругом было такое обширное и пустынное пространство. В их ушах раздавались такие странные, шепчущие голоса. Была угроза в зловещем колебании каждой поднимающейся из глубины волны. Никто из них не был знаком с морем. Никто не знал его сил, шуток, которые оно может сыграть, ловушек, которые может расставить, — более ужасных, чем джунгли.

Плот бежал теперь под сильным порывом, то поднимаясь вверх, то ныряя, пена кипела перед ним и струилась назад между сидящими.

— Где это проклятое судно, которое должно нас здесь встретить? — спросил Фенэйру.

— Оно встретит нас, когда нужно. Дюбоск говорил беззаботно, хотя в то же время пристально вглядывался в далекий горизонт, усиленно раскуривая свою папиросу. — Это условленный день. Нас подберут в устье реки.

— Вы так говорите, — проворчал Попугай. — Но где же тут река? Или устье? Честное слово этот ветер унесет нас в Китай, если так будет продолжаться.

— Нам нельзя держаться ближе. В Тюрьене есть казенный баркас. Да и купеческие суда плавают здесь вооруженные ради таких ребят, как мы. Не воображайте, что туземные ищейки отстали от нас. Может быть они гонятся за нами в своих проа (легкое судно).

— Так далеко!

Фенэйру улыбнулся, потому что Попугай питал болезненный ужас к их диким врагам.

— Берегись, Попугай. Они еще съедят тебя.

— Это правда? — спросил тот обращаясь к Дюбоску. — Я слыхал, что этим дьяволам даже разрешено — помилуй боже — откармливать всех беглых, которых они поймают.

— Пустые сказки, — улыбнулся Дюбоск. — Они предпочитают получить награду. Но был слух между каторжниками, что раз дело вышло плохо. Это было с лесником, который прочищал просеку от Южной Бухты и возвращался без оружия. Разумеется этот народ не потерял привычки к людоедству.

— Понемножку, — хихикнул Фенэйру. — Они только попробуют тебя, Попугай. Дай им приготовить рагу из твоих мозгов. Ты ничего не потеряешь.

Попугай ответил проклятием.

— Честное слово — что это за скоты, — сказал он, напомнив жестом о присутствии четвертого человека, принадлежащего к их партии, но настолько чуждого им, что они почти позабыли о нем.

Канак правил плотом. Он сидел скорчившись на корме, его тело, обрызганное пеной, блестело, как полированная слоновая кость. Он держал рулевое весло, неподвижный, как нарисованный, устремив глаза вперед. На его лице не было следа выражения, никакого намека на то, о чем он думает или что чувствует, если вообще он думал и чувствовал. Он кажется даже не заметил их взгляда и каждый из них почувствовал то неприятное ощущение, которое испытывает белый, сталкиваясь со своим цветным братом — этой коричневой, желтой или черной загадкой, которой ему не суждено понять…

— Мне пришло в голову, — сказал прерывая молчание Фенэйру, — что этот наш приятель, похожий на вычищенный сапог, способен завезти нас бог знает куда. Может быть, чтобы потребовать награду.

— Успокойтесь, — ответил Дюбоск. — Он правит по моему приказанию. Кроме того, это простое создание, ребенок, правдивый, неспособный на самое примитивное рассуждение.

— Он неспособен на предательство?..

— Такое, которое могло-бы повредить нам. Он связан своим долгом. Я заключил сделку с его начальником на реке, и этот человек послан, чтобы доставить нас на борт нашего судна. В этом весь интерес, который мы для него представляем.

— И он исполнит это?

— Да. Такова природа туземцев.

— Я рад, что вы так думаете, — обернулся Фенэйру, беспечно устраиваясь на высохшем тростнике и досасывая окурок своей папиросы. — Что касается меня, я и двух су не поверил бы такой образине. Чорт возьми! Что за обезьянье лицо.

— Животное, — повторил Попугай; и этот человек, выросший в какой-то грязной прибрежной улице Аржентейля [7], чьим домом были доки, распивочная и тюрьма, даже этот человек смотрел на канаку с неизмеримой высоты, взглядом ненависти и презрения…

От дневного жара двое младших каторжников погрузились в дремоту. Но Дюбоск не спал. Его душевная тревога выглянула из под маски, когда он встал, чтобы еще раз осмотреть горизонт, прикрыв глаза рукою. Его рассчет был так точен, действительность так противоречила ему. Он безусловно надеялся встретить судно — какую-нибудь маленькую шкуну, одно из тех полу-пиратских купеческих судов, которые шныряют между торгующими копрой [8]островами и которые можно нанять, как кэб в темной улице, для какого-нибудь сомнительного предприятия. А судна не было до сих пор, и здесь не перекресток, на котором можно сидеть и ждать, катамаран не подходящее судно для этого.

Доктор предвидел скверные осложнения, к которым он не приготовился, и тяжесть которых ему предстояло вынести на себе. Идея побега принадлежала ему, и он руководил им с самого начала. Он обдуманно выбрал спутников изо всей партии каторжников: Попугая за его силу и Фенэйру за сговорчивость. Он целиком выполнил план, начиная с того момента, как они скрылись из рудника, во время стычки с военной стражей, блуждания по зарослям, когда собаки и сыщики гнались за ними по следу через все препятствия, и он один был руководителем. Что касается других, они достаточно хорошо поняли, о ком из них заботятся главным образом. Те таинственные друзья за океаном, которые на расстоянии половины земного шара помогали их освобождению, никогда не слыхали о таких людях, как Фенэйру и Попугай. Дюбоск был тем человеком, который дергал проволоку: этот знаменитый врач, обвинение которого в убийстве, такое сенсационное и скандальное, последовало за его академическими и общественными торжествами. Во многих парижских салонах прищелкнули бы языком, в некоторых побледнели бы при известии о его побеге. О, да, конечно, они знали, кто был главной пружиной шайки, и подчинялись — пока он вел их к победе. Они подчинялись, хотя таили в глубине души зависть, неизбежную среди этих подонков клейма и позора. К вечеру доктор принял необходимые меры предосторожности.