Джеральд Даррелл - На суше и на море [1972]

Только недавно я произвел замечательное анатомирование дохлой речной черепахи, и теперь мне представляется идеальный случай сравнить внутреннее строение морской черепахи со строением ее пресноводного собрата. Я быстро сбегал наверх за садовой тачкой, отвез на ней к дому свой трофей и торжественно разложил его на веранде.

Я понимал, что при вскрытии от черепахи пойдет слишком сильный дух, поэтому вскрывать ее внутри дома нельзя. Но если производить вскрытие на передней веранде, то какой же нормальный человек станет возражать против этого? Я приготовил тетрадь для записей, аккуратно, как в операционной, разложил свои пилки, скальпели, бритвенные лезвия и приступил к делу.

Очерки

Рис. Н. Красовитовой

Это теперь легко попасть в Хорезм. Рейсовый ИЛ-18 за четыре часа доставит вас из Москвы в Нукус, откуда сравнительно просто добраться до любого уголка Хорезма. А раньше, двадцать лет назад, путь был долгим и утомительным: сначала поездом до Чарджоу, затем машинами по левому берегу Амударьи через пески до Ходжейли, потом шаткий первобытный паром перевозил на другую сторону реки, а оттуда через Нукус нужно было опять ехать на юг, в пустыню.

Стремительная, мутная Амударья несется меж двух великих пустынь — Каракумами и Кызылкумами. Если плыть по Амударье на север, Каракумы будут слева, Кызылкумы справа. Однако вытягивать шею и вертеть головой, чтобы увидеть грозные пески, — бесполезное занятие. Их не видно. Потому что по берегам лес и кустарник. А над лесом далекие каменистые холмы с очень длинными и пологими склонами. А вот за холмами — пустыня.

Дорога из Чарджоу в Хорезм идет как раз по этим холмам. Слева, начинаясь узкими ножевидтшми клиньями песков на дороге, плывут валы Каракумов, справа за кордоном высоченного светло-желтого камыша поблескивает Амударья.

Панорама меняется мгновенно. За поворотом вдруг все пропадает — и холмы, и лес, остается только песок, пыряющий прямо в Амударью. И сколько он ни сползай, его не убудет, точно так же как бесконечно прожорлива и сама река. Вот они, извечные стихии — вода, земля, небо и солнце! И больше ничего, никаких оазисов, хлопковых полей, овечьих стад. Все здесь замерло в первобытной неприкосновенности. Дорога и та устыдилась нарушить эту девственность — исчезла! Нам это не нравится, экспедиционным полуторкам тоже. Они начинают петлять, брызгать песком, сердиться, кашлять и по очереди замирают. Тишина… Шоферы выскакивают, преувеличенно громко хлопая дверцами кабин и, как по команде, пинают скаты: не спустили ли? С озабоченными лицами опять исчезают в кабинах, давят на педаль газа — и… под завывающий аккомпанемент моторов автомобили по самую раму зарываются в песок.

Вот с этого началась история Большого Автомобиля в пустыне. Летом 1914 года на пыльной ухабистой дороге между Петро-Александровском и Шейх-Аббас-Вали (нынешними Турткулем и Бируни) появилась странная колесница. Она бежала сама, без посторонней помощи, влекомая таинственной сатанинской силой. На колеснице сидели двое: сухощавый сероглазый русский и туркмен в мохнатой шапке. Первого звали Владимир Владимирович Цинзерлинг, второго — Баба. Они сосредоточенно смотрели на дорогу и, подпрыгивая, неслись вдаль. Сзади бежала молчаливая толпа потрясенных жителей. «Шайтан-арба» системы «Комник» с грохотом ворвалась на улочки Шейх-Аббас-Вали. Базар, бросив мешки с картофелем, дыни и горячие лепешки, облепил машину, грозя разнести ее в клочья. Даже собаки были несказанно удивлены и сосредоточенно нюхали землю возле машины. Ехать дальше было невозможно. Город кипел и бурлил, словно тысяча потревоженных ульев.

Писатель Михаил Лоскутов, знавший Владимира Владимировича, говорит в одной из своих книг, что у профессора есть фотография того дня. На пожелтевшем листке виден первый автомобиль в Хорезме, утонувший в море человеческих голов. На автомобиле стоит Баба, словно фараон на колеснице среди войска.

Профессор В. В. Цинзерлинг — человек удивительной судьбы. Он посвятил себя Пустыне. Он знает все пустыни мира. Не по книжкам, а по собственному опыту. Он исходил вдоль и поперек пустыни Калифорнии и Мексики, как свои пять пальцев знает Каракумы. Он написал большую книгу о своенравной Амударье, и он же привел в Хорезм первый автомобиль. С его помощью начался штурм песков. Когда машина увязала, Баба вытаскивал рулон плотной материи, разматывал его перед машиной, профессор разгонялся, и, словно рычащий вихрь, «Комник» взлетал на бархан. А однажды профессор для облегчения веса автомобиля решительно отпилил почти весь кузов!

Одиннадцать лет спустя, в 1925 году, когда потребовалось серьезное автомобильное вторжение в Каракумы, стали настойчиво искать уязвимые места пустыни, чтобы проехать сквозь дикие пески. Сначала попытали счастья к северу от Ашхабада. На первых же песках машины сломались, в них запрягли верблюдов, и необычный караван торжественно возвратился в Ашхабад. Вторая попытка (в 1926 году) была сделана там, где застряли наши полуторки. И она закончилась неудачно. Лишь на следующий год сопротивление песков было сломлено, и автомобильную дорогу Чарджоу — Ургенч наконец открыли. Настоящая война!

Верблюды и автомобили уважают и нежно любят друг друга, Пустыня сблизила и сделала их братьями. А какой же брат не придет на помощь брату?

Вот послушайте.

Весной 1929 года две машины типа «Сахара», принадлежавшие экспедиции академика А. Е. Ферсмана, пробирались к Серному заводу в центре Каракумов. Никаких дорог, конечно, не было, и экспедиция держалась старинной караванной тропы, слабо намеченной в песках. В одном месте остановились: все увидели печальную картину — растянувшийся поперек дороги огромный верблюд и над ним старик туркмен. Верблюд умирал, и старик с тоской смотрел на издыхающее животное. Кинооператор экспедиции решил увековечить эту сцену, он говорил, что здесь символически переплелось умирающее прошлое и механизированное будущее. Кинооператор застрекотал камерой, снимая потерпевшего крушение «корабля пустыни» на фоне машин. По окончании съемки машины посигналили и, обогнув несчастного верблюда, поехали дальше. Неизвестно, о чем говорил верблюд с автомобилями, но только сеанс психотерапии, безусловно, состоялся. На следующий день участники экспедиции разинули рты, когда из песков, словно привидение, вышел тот самый верблюд с распевающим на его горбах песни стариком туркменом.

В другой раз автор этих строк ехал по северной Туркмении осенью, когда вода в каналах и арыках спущена. В одном глубоком канале вода почему-то осталась, она была прозрачной, зеленой и холодной. В воде стоял рослый, заляпанный глиной верблюд и никак не мог выбраться. Едва он взбирался на скользкий береговой откос, как тут же с шумом сползал обратно, поднимая тучи брызг. На берегу стояла малюсенькая туркменочка и горько плакала. Мой шофер, очень нервный и правдолюбивый человек, остановил машину, размотал длинный стальной трос, засучил штаны и, тихо ругаясь, полез в воду. Он накинул на верблюда трос, предварительно подложив под него ватник. Потом залез в машину и дал такой газ, что верблюд, словно снаряд, вылетел из канала и шлепнулся в придорожные колючки. Это произошло в одно мгновение, и, когда мы отъезжали, верблюд только удивленно тряс нижней губой да возбужденно вертел коротким хвостиком. Малютка туркменочка ласкала его, нежно гладя мокрую грязную шерсть…