Зоя Туманова - Веточка из каменного сада (сборник)

Запряжет любую морфему, если надо выразить чувство: «От машины пахло бензином-пребензином! А ракетоплан пролетал низочко. Мамы не было — я ее везде-вездешенько искал!»

Или вот такая сравнительная характеристика, выданная мне и самому себе: «Я много говорю и тихо ем, а вы многотихный и быстроемный!»

Здесь есть лес — не парк, а настоящий, без тропок.

Пробираемся меж деревьев. Ели загораживают дорогу обвисшими широкими рукавами. Молодые елята тычут зелеными пальчиками: «Люди, люди!»

Выходим на луг. Березы на взгорке словно струятся и текут под ветром зеленая река, вознесенная в небо…

Сережа…

Он свой и в лесу, и в стрекочущем таинстве луга. Для него все вокруг живое, как мы. «Дуб задрал свои черные руки. Ветер подул, озеро затанцевало. У дождя ноги длинные: от неба до земли».

Первобытный антропоморфизм сродни поэтическому одухотворению природы.

Да, он Поэт. Будущий…

Жадно читает. «Я хочу триста миллионов толстых книг».

Населяет мир образами книг, искусства. Листья в луже — «золотые рыбки». Дивный свет зари, окрасившей утро в тона непостижимой нежности, — «как будто вошла принцесса в розовом платье». Вентилятор сравнил с лопоухой мышью из голографического мультфильма.

Неужели вторичности не избежать? Сократить круг чтения? Но ведь это значит — обеднить мир чувств.

Взглянул на почки тополя: «Листья прорезаются!» Какая точность слова!

У кого из классиков — попытка выразить смутное состояние души, полугрезу, полувоспоминанье: «Все это уж было когда-то, но только не помню когда…»?

Сережа сказал: «А это уже было один раз? Все так мне морошится , что это уже было…»

Какое чудесное словечко — дитя трех отцов: «морочить», «мерещиться», «моросить»!

Он самостоятельно открыл рифму!

Проснулся под синичный свист из распахнутого окна. В полусне лепетал: «Синички… синички… синенькие птички…» Вдруг во весь голос: «Синички — птички! Синички — птички!» И засмеялся от радости.

Стало каждодневной игрой: «Мои ножки побежали по дорожке. Встал дрозд во весь рост!» С хохотом, ликованьем, подпрыгивая от восторга. А потом был зоотелеурок. И Сережа не смог подобрать рифму к слову «леопард». Жаль было смотреть, как он потерялся, поник, расстроился. Я, словно бы невзначай, стал бормотать вполголоса: «Леопард — кавалергард — азарт». Но мальчик не знает этих слов и принял мою подсказку за насмешку.

Интерес к рифмам остыл прежде, чем он сочинил хотя бы четыре рифмованные строчки.

Может быть, мы идем неверным путем?

Годы катятся как на роликах. Легко, плавно, запланированно… и скучно.

Где дитя — чудо-словотворец? Сережа говорит правильно, как мы все, даже лучше, правильнее многих взрослых. Он поступает правильно. У него режим дня. Он увлекается спортом.

Нет на свете мальчика, более далекого от поэзии, чем Сергей Петров.

Наша заслуга. Мы — дипломированные ослы.

Трудный возраст…

Интересно читать повести про подростков, какие они вдруг выкидывают штуки. Но когда твой собственный Воспитанник, которого ты просвечивал взглядом, как стекло воды на перекате, делается глубок и темен, как омут…

И на кого похож! Извините, на кузнечика: столь же коленчат и так же готов упрыгнуть. Весь долгопротяженный; садясь, он складывается как шезлонг. И сутулится. Нет, сгибается крючком, словно защищая спиной, плечами, локтями нечто сокровенное, дорогое от чужих безжалостных взглядов…

Он не приемлет резкости старших. И еще более их мягкости. От ласки его корежит — бедная мать!

Поведение его внезапное и пугающее. Сонно-туповатый взгляд — и вдруг блеск мысли, решения, поступка: точно взмах шпаги д'Артаньяна. Закапывается в занятия, потом бросает все. В обращении со мной небрежно-снисходителен: «Вы хороший человек, Профессор, но вы ни-че-го не понимаете!»

То теленок, то тигренок.

А у кого из Великих характер был плюшевый, уютный?

Все смешалось… в «Лесной школе»!

Приехала группа будущих Ботаников изучать экологическое сообщество луга и леса. Сереже загорелось: «Познакомиться!»

Я срочно запросил СВУП. Было получено разрешение. Разумеется, молодые прошли, не зная о том, через слабое амнезополе: на два-три месяца стихи будут забыты, все, что когда-то помнилось. Запрет продолжает действовать…

Лес звенит голосами, хохот вспугивает коростелей на лугу. Сергей со всеми. Он порвал путы своей застенчивости. Острит безоглядно. Кажется, что он под током; прикоснись — и искры веером!

…Там есть девочка, Наташа. Я увидел ее в первый раз на террасе школы. Она читала, сидя в плетеном кресле: голова, склоненная над книгой, ресницы на полщеки, прозрачный завиток волос на шее, смуглый атлас светящейся после купанья кожи… В этом зеленоватом сумраке, за каскадами вьющихся растений ее словно очертил луч солнца. И это почудилось мне, Профессору педокорреляции, — какой же должен был увидеть ее Сергей!

Он дичает от радости жизни.

«Сумасшедшее лето! — говорит он мне. — Посмотрите на боярышник: заросли в цвету — как терема! Розы вдоль аллеи — как факельное шествие, посмотрите, каждый бутон — язычок пламени!»

Никогда он не был так зорок к подробностям жизни, так щедр в сравнениях, так трепетно отзывчив на каждое дуновение ветра, на каждый птичий отклик!

Но он не пишет стихов.

Лето перелистывает зеленые страницы. И на каждой, в рамке цветов и листьев, Наташа.

…В пасмурный день — шорох и шелест листвы, на цветном пластобетоне тысячи сверкающих взрывов дождя. В ложбинках листьев его тяжелые капли отсвечивают ртутным блеском.

Через двор бежит Наташа — мокрый веер волос на плечах. Удлиненные, хрупкие линии, и бег ее как полет. Поскользнулась, крыльями взметнулись руки — удержали на лету…

Сергей сидит в комнате один, улыбаясь своим мыслям. Дождь прошел. Дымки облаков под самой кромкой окоема, осеребренные светом уже скрывшегося солнца…

Кажется, я сам начну писать стихи. Но ведь и я был когда-то избран — не Поэтом, Воспитателем. А БЭАМ не ошибается.

Ошибаются только люди.

Уехали.

Кончились наши походы по лугам в цветенье, словно густо забрызганным чернилами и известкой, по берегам тихо струящихся рек, где в заводях кувшинки лежат на черной воде.

И музыкальные вечера на террасе. Перламутровые аккорды арфы под рукой Наташи.

Шаг за шагом осень ведет нас к холодам. Мы с Сережей отмечаем ее шаги. С какой обостренной зоркостью — его глазами! — я вижу движение осени.