Жорж Блон - На суше и на море 1965

Я отправился дальше, придерживаясь края плантации, но не покидая защиты зарослей. Миновав плантацию, снова углубился в лес, и опять стали попадаться тропинки. Куда они вели, я не имел представления, но после некоторого колебания все же избрал одну из них. Мое странствие длилось уже около часа, времени оставалось все меньше, а результатов еще не было. Тропинка круто свернула, и я остановился как вкопанный: надрываясь и захлебываясь, кричал ребенок. Екнуло и гулко забилось сердце: деревня была где-то рядом. Ступая на носки, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, я двинулся вперед. Шагов через тридцать лес оборвался, открыв деревню. Она расположилась в центре обширной росчисти, засаженной сахарным тростником, и казалась небольшой. Из-за зелени виднелись только макушки хижин, до них оставалось метров двести, когда мне показалось, будто послышался мужской голос. Ребенок тем временем утих.

Выжидать и высматривать не в моем характере, предпочитаю действовать. Заткнув за ленту шляпы несколько листьев для маскировки, я пустился прямиком через тростник, пригибаясь и стараясь не ломать сочных стеблей. Эти несчастные двести метров показались длиннее двадцати километров, но все имеющее начало имеет и конец. Совершенно неожиданно я уперся в цилиндрическую стену индейской хижины, поспешно отступив, обогнул ее и оказался у промежутка между двумя другими. Трава здесь была вытоптана и валялся какой-то хлам, но я не успел ничего рассмотреть. Из-за хижины выдвинулась тень, и послышались голоса. Я присел и затаил дыхание. Вслед за короткой тенью появился и ее хозяин — темноволосый индеец лет сорока. Он свернул в тень от хижины и лениво сел, прислонившись спиной к стене. Судя по его сонному виду, он только что пробудился от сиесты. Не успел я приглядеться к нему, как появился второй — коренастый и светловолосый с огромной сигарой-самокруткой в зубах. Он буркнул неразборчивое приветствие, уселся рядом с первым и, вытащив сигару изо рта, принялся зевать.

— Дай сигару, Ганс, — попросил темноволосый.

— У меня всего… Уа-ах!.. Одна… — сквозь зевоту буркнул коренастый.

Я чуть не вскочил. Они разговаривали на чистейшем немецком языке.

Флориндо ничего не заметил. Я вернулся вовремя и весь остаток дня ломал голову над ошеломляющим открытием. Кроме этих мужчин мне удалось увидеть и женщину — краснокожую и отчетливо выраженного монголоидного типа, характерного для южноамериканских индейцев. Я услышал и женские голоса. В отличие от мужчин женщины говорили и перекликались на совершенно незнакомом наречии, но явно не европейского происхождения. Откуда же среди индейцев взялись эти два немца? Что делают они тут? Владея немецким языком вполне прилично, я ошибиться не мог. Так говорят только чистокровные немцы. Может быть, они пленники? Нет, они держались свободно и непринужденно, как дома. Тогда кто же остальные, виденные мной «белые индейцы», рыжебородый Пау и наши конвоиры? Неужели немцы? Ведь у них тоже европейские черты лица, светлая кожа и волосы. Но эти луки, костяные ожерелья и грубые медные браслеты на руках! А дикие повадки и утренний гимн Солнцу! Не маскарад же все это? Да и кому он нужен?.. Сам черт ногу сломит! Но почему они так упорно избегают общения с нами? Уж не из опасения ли выдать себя? Впрочем, могут существовать и другие мотивы. Религиозные, национальные и прочие. Странная, очень странная история…

Я лег спать, так и не придя ни к какому определенному заключению. Но любопытство разбирало меня не на шутку, и я не мог больше ни о чем думать.

На другой день поднялся задолго до рассвета и принялся ждать. Как только покраснело небо, зазвучал хор. Это таинственное песнопение в глуши первобытного леса производило потрясающее впечатление. Начинаясь тихой жалобой, оно, поднимаясь по многоступенчатой гамме, вырастало в ликующий призыв, в громогласный гимн светилу. Я разбудил Флориндо.

— Послушайте!..

— Уже… слышал… — зевая и почесываясь, равнодушно сказал он. — Они поют так каждое утро.

— Кто «они»?

— Индейцы. А что?

Я решил позондировать почву. А вдруг ему что-то известно?

— Флориндо! Мне кажется, вы знаете больше, чем говорите.

— О чем вы?

— Хотя бы о том, что нас почему-то прячут от племени, а вас это нисколько не удивляет. Может быть, вы поделитесь со мной?

— Напрасно обижаетесь, Андриу, ничего такого тут нет. Просто им запрещают вожди.

— Вожди, вот как! А рыжебородый Пау разве не вождь?

— Вождь, но не из главных. Поэтому он и действует тайком. Выменивает кое-что только для себя. Ну и своих друзей…

— Что же вы даете за алмазы?

— То, что ему нужно, — уклончиво ответил Флориндо Я не стал настаивать, но его уклончивость определенно не понравилась.

Поразмыслив, я решил предпринять еще одну разведку в тайне от Флориндо. Дорогу я теперь знал и на всякий случай затеял для отвода глаз раскопки в отдаленном углу форта. Если задержусь, а Флориндо проснется, то хватится не сразу. Прихватил бинокль и отправился. На этот раз повезло больше: я вышел к деревне в значительно более удобном для наблюдений месте.

Хижины тут выстроились двумя параллельными рядами, образуя улицу, переходящую в площадь. Я начал с улицы. В поле зрения сразу же попала группка женщин. Они стояли, о чем-то толкуя, все, как на подбор, молодые и стройные. Женщины были среднего роста, с кожей ярко-медного оттенка и короткими рыжеватыми волосами. Вне всякого сомнения эти женщины были чистокровными индеанками. К одной из них подбежал ребенок и уцепился за руку, я перенес внимание на него. Он оказался мальчиком лет пяти, несколько более светлокожим и с более правильными чертами лица. На голых тонких ручонках болтались тяжелые браслеты. Сильный бинокль давал возможность рассмотреть все подробности, и я обратил внимание, что женщины никаких украшений не носят. Больше рассматривать было нечего, и я повел биноклем вдоль улицы по направлению к площади. Все хижины выглядели совершенно одинаково, формой напоминая пчелиный улей.

Не обнаружив ничего любопытного, я нетерпеливо вскинул бинокль и не удержался от удивленного возгласа. По периметру площади расположились дома. Дома, а не хижины! Да, никаких сомнений, я видел бревенчатые дома. Правда, не такие, как у нас в Татрах или Карпатах, но самые настоящие дома с застекленными окнами, дверями и верандами. Только крыши из пальмовых листьев несколько роднили их с индейскими хижинами. Их было несколько, но от волнения я никак не мог сосчитать, сколько именно.

Протерев стекла и торопливо отрегулировав увеличение, я снова навел бинокль и как раз вовремя. На веранде ближайшего дома появился человек. Светловолосый мужчина в белой рубашке с газетой в руках. Он повернулся лицом, и я увидел висящий на его груди автомат. Вороненый пистолет-пулемет с длинным рожком магазина. Он сел и занялся газетой. Теперь я видел только газету и его пальцы. Впрочем, больше смотреть и не стоило. Миф о «белых индейцах» разлетался в прах. Романтическую легенду сменила будничная действительность. И кажется, она скверно пахла, эта действительность…