Томас Диш - Щенки Земли (сборник)

— Спасибо, дело не в ванне. Но я надеялся, что…

— Конечно же, Натан! Конечно, она здесь. Бриджетта, тебя хотят видеть!

Она вплыла в комнату на волнах смеха. Он не знал, какая из Бриджетт перед ним — Бриди, Джет, Бриджетт или еще какая-ни­будь, это не имело значения, ведь любая из них была единственной женщиной, которую он любил, и он обнял эту женщину, и они поцеловались, и поцелуй тоже был как смех.

— Профессор Пановский,— церемонно произнес Хэнзард,— я хотел бы просить у вас руки вашей жены Бриджетты.

— Я благословляю вас обоих, но советую сначала договориться со своими соперниками.

— Нет,— сказал Хэнзард.— На этот раз пусть она решает, как желает распорядиться мною.

— Натан, я говорю не о соперницах Бриджетты, а о ваших соперниках.

И под взрывы хохота и гремящие музыкальные аккорды в комнате появились давно ждавшие этой минуты два Натана Хэнзарда, де­ржавшие за руки еще двух Бриджетт. Они выстроились перед ним со скромной симметричностью моцартовского финала. Он знал, что они будут здесь, знал с самого начала, поскольку сам он не был даже последним Хэнзардом, а лишь предпоследним эхом, оставшем­ся на пирамиде Хеопса после прыжка в Канберру, но все же до последней секунды по-настоящему не верил в возможность такой встречи. Он схватил протянутые ему руки и некоторое время они стояли так, словно собираясь водить хоровод.

Вот мы и подошли к концу рассказа. Герой получает награду за свои подвиги и труды, мир спасен от гибели, даже Луну удалось вернуть на место, и Пановский впервые в жизни стал свободным человеком. Стоит прекраснейшая июньская погода, хотя, чтобы оце­нить ее по-настоящему, надо бы выйти за пределы купола, пройтись на лодке по реке или просто прогуляться по сельской дороге. Жаль, что к 1990 году найти сельскую дорогу в Америке стало почти невозможно.

Впрочем, для нашего героя нет ничего невозможного. Любовь облагораживает своим сиянием самый унылый пейзаж. И только нам, взирающим на происходящее со стороны, может стать немного грустно от мысли, что очарование мира не всегда и не везде выдер­живает пристальный взгляд.

Но даже и это меняется! Сам мир теперь изменится, станет лучше; более умеренным и могучим, более человечным. Энергии теперь будет достаточно, чтобы осуществить все, что раньше казалось не­возможным. Границ нигде не останется, а вместо них появится свобода и непринужденность. Войны тоже больше не будет. Зато будет достаточно места, чтобы ходить и ездить, а самой большой трудностью станет выбор: куда направиться. Ведь если говорить прямо, то для людей теперь открыта вся Вселенная.

Но с такой проблемой люди как-нибудь справятся, а наша история стремительно близится к завершающей точке.

Свадьба была сыграна на широкую ногу — водопады белых кружев, флердоранж, органная музыка, священник, которому помогал самый респектабельный из служек, и вот теперь все три пары: Хэнзард и Бриджетта, Хэнзард и Бриджетта, Хэнзард и Бриджетта — стоят на пороге передатчика. Пары собираются провести медовый месяц в раз­ных странах — первая на Цейлоне, вторая на Амазонке, а третья…

— Вы готовы? — спросил Пановский.

Хэнзард взял новобрачную на руки и перенес ее через порог. Пановский нажал кнопку, которая отправит их в Ватикан. Хэнзард еще не видел Сикстинской капеллы.

Хэнзард приоткрыл рот, потом вздохнул.

— Неужели что-то не сработало?

Бриджетта тихо рассмеялась, не переставая покусывать его ухо.

Он перенес ее обратно через порог, сквозь закрытую дверь. Хэн­зард и Бриджетта и вторые Хэнзард и Бриджетта ждали их за дверью. Они указали на Пановского, который за лабораторным столом писал что-то на листе бумаги. Пановский окончил записку, улыбнулся, глядя хоть и не совсем на них, но все же в нужном направлении, и покинул комнату.

Хэнзард попытался взять лист бумаги со стола. Третичная плоть его руки прошла сквозь вторичную материю.

Все вокруг было как прежде: насосы, качавшие воздух на Марс, продолжали его качать, хотя это был воздух вторичной реальности, который оставлял после себя отзвук от эхо. Но этим отзвуком ше­стеро влюбленных — сами эхо своих эхо — могли дышать.

— Что там написано? — спросила Бриджетта, хотя могла прочи­тать записку не хуже Хэнзарда. Но она хотела услышать, как он произносит слова:

— Счастливого медового месяца.

С самого момента своей установки в загородном доме кондиционер стонал и задыхался. Он начинал слабеть, стареть и выходить из строя. Все прочие электробытовые приборы испытывали тоску и беспокойство, но когда он окончательно прекратил действовать, почувствовали облегчение. За это время никаких истинно дружеских связей между ними не возникло… совсем никаких.

И сейчас в доме оставалось пять приборов. Пылесос, самый старший из всех, солидной и надежной модели (это был Гувер), являлся их шефом, если считать, что таковой у них имелся. А также радио с будильником, но без частотной модуляции, из белого треснувшего пластика; веселый желтый электрический плед и настольная лампа, приобретенная в ломбарде, размышлявшая иногда по ночам, делает это ее выше или ниже по статусу других приборов, купленных в магазине. И, наконец, тостер, блестящий маленький Санбим. Он был самым молодым членом семейства и единственным, кто провел в летнем домике всю свою жизнь. Четверо прочих прибыли из города вместе с хозяином многими годами ранее.

Это был приятный дом… очень холодный зимой, естественно, но для приборов последнее имело мало значения. Он стоял на северной опушке огромного леса в километрах от других поселений и так далеко от ближайшей дороги, что никакой шум сюда не доносился, ни днем, ни ночью, за исключением криков и странного гула леса и успокаивающих звуков самого жилища… потрескивания балок и постукивания капель дождя по оконным стеклам. Они привыкли к своему загородному существованию и любили безмерно этот маленький дом. Даже если бы у них имелся выбор, чего не скажешь, они бы ни за что на свете не захотели, чтобы их отвозили назад в город после каникул, как это происходило с некоторыми другими приборами, такими как миксер и телевизор. Они были преданы своему хозяину (врожденное качество всех электробытовых приборов), но проведя так много времени в лесах, необъяснимым образом изменили свой характер и уже относились с уважением к любому самому невероятному образу жизни.

Тостер являлся особым случаем. Он прибыл прямо из магазина товаров почтой, что объясняло, почему он проявлял больше любопытства к городской жизни, чем четверо остальных. Часто, будучи предоставлен самому себе, он раздумывал, какую модель тостера может иметь его хозяин в своей городской квартире, и втайне лелеял убеждение, что какова бы ни была модель другого тостера, этому последнему все равно не удаются превосходно поджаренные кусочки хлеба лучше, чем ему. Ни слишком темные, ни слишком бледные, а как раз коричневато-золотистые и хрустящие! Однако этим размышлением он ни с кем не делился, поскольку все они при случае испытывали болезненные сомнения по поводу своей действительной полезности. Старый Гувер мог часами напролет перебирать в уме новые модели пылесосов с низкой посадкой, с длинным гибким шлангом и одноразовыми мешками для сбора мусора. Радио сожалело о том, что не может принимать разные станции, а электрический плед считал, что нуждается в хорошей сухой чистке. Настольная лампа, в свою очередь, никогда не могла глянуть на лампочку в сто ватт без чувства острой зависти.