Томас Диш - Щенки Земли (сборник)

– Все в порядке. Слышали? Он шевельнулся.

Разговор прервался, и в образовавшуюся тишину с новой силой хлынули звуки. Теперь это был сердитый, настойчивый гул, похожий на жужжание пчелиного роя. Мериэнн тряхнула головой, но жужжание продолжалось.

– О, – вздохнула она. – Ой-о-ой!

– Ну, ну, – успокаивала ее Элис.

– Как вы думаете, с кем он? – вырвалось у Мериэнн.

– И чего вы все расстраиваетесь без причины? – сказала Блоссом. – Он сейчас, наверное, с папой или с Орвиллом.

Уверенность Блоссом передалась Мериэнн, и она успокоилась. Что ж, вполне возможно. Час назад (или меньше? или больше?) Орвилл разыскал Блоссом и сообщил ей, что отведет ее отца (который, естественно, был очень расстроен) в более тихое место, подальше от всех. Он нашел ход в другой корень, который еще больше углубляется в землю. Блоссом, если хочет, может пойти с ними. Или ей лучше остаться здесь, с женщинами?

Элис считала, что Блоссом следует остаться, хотя бы пока. Если отец захочет, она может отправиться к нему попозже.

Все, что произошло после ухода Андерсона, случилось именно потому, что он оставил их и впридачу унес с собой фонарь. Месяцами подавлявшаяся энергия выплеснулась и захлестнула на время лик печали, вычеркнула из сознания слишком ясное понимание своего поражения, униженности, черты которой только теперь стали проступать по-настоящему.

Из темноты вынырнула рука и легла Блоссом на бедро. Рука Орвилла! Чья же еще? Она взяла эту руку и прижала к губам.

Рука была не его. Она закричала. Элис мгновенно схватила незваного гостя за шиворот. Он коротко вскрикнул.

– Нейл! – воскликнула она. – Господи! Ты же лапаешь свою сестру, идиот! Проваливай! Иди ищи Грету. Хотя, с другой-то стороны, может, лучше ее и не искать.

– Заткнись! – проревел Нейл. – Ты мне не мать! Все-таки она вытолкала Нейла. И потом положила голову Блоссом на колени.

– Пьянь, – сонно ворчала она. – Совсем рехнулись.

Она захрапела. Через несколько минут Блоссом тоже задремала. Ей что-то снилось, и, тихонько вскрикнув, она проснулась.

– Что с тобой? – спросила Мериэнн.

– Ничего. Просто приснилось, – ответила Блоссом. – А вы почему не спите?

– Не могу.

Наступила мертвая тишина, но Мериэнн продолжала прислушиваться. Больше всего она боялась, что Нейл найдет свою жену. С Бадди.

Бадди проснулся. Было по-прежнему темно. Отныне всегда будет темно. Рядом была женщина, он коснулся ее тела, но вовсе не за тем, чтобы разбудить. Убедившись, что это не Грета и не Мериэнн, он собрал свою одежду и, крадучись, бочком убрался прочь. Клочья липкой мякоти шлепались ему на голую спину и плечи и противно расползались по коже.

Он все еще чувствовал, что пьян. И совершенно опустошен. У Орвилла было подходящее словцо для такого случая… как его там?

Отходняк.

От густой жидкости, струившейся по всему телу, его пробирала дрожь. Но ему не было холодно. Хотя нет, если вдуматься, было холодно.

Он полз, задевая чужие руки, колени, и вдруг наткнулся еще на одну спящую парочку.

– Чего? – спросонья сказала женщина. Ее голос был похож на голос Греты. Неважно. Он пополз дальше. Найдя место, где мякоть была непотревожена, он плюхнулся и прислонился к ней спиной. Если привыкнуть, что все вокруг липкое, то, в общем, ничего, приемлемо: мягко, тепло и уютно.

Хотелось света – солнечного света, света лампы или хотя бы даже такого, как вчера, красного, неровного света пожара. Что-то в теперешнем положении пугало его, что-то такое, чего он не мог ни понять, ни четко определить. Нечто большее, чем темнота. Он непрерывно думал об этом, а когда начал снова проваливаться в сон, до него дошло.

Черви! Они похожи на червей, ползающих в яблоке.

– Блоссом, у тебя кто любимый артист? – спросила Грета.

– Одри Хэпберн. Я видела ее только в одном фильме, мне тогда было девять лет, она была просто чудо. А после этого кино больше не показывали. Думаю, папе это не нравилось.

– Папе! – фыркнула Грета. Пошарив над головой, она оторвала очередной лоскут съедобной мякоти, лениво опустила его в рот и прижала языком к небу. Сидя в кромешной тьме небольшого углубления, образовавшегося внутри этого гигантского плода, собеседники не видели ее манипуляций, но по невнятной речи догадывались, что она снова ест.

– А тебе, Нейл? Тебе кто больше всех нравится?

– Чарлтон Хестон. Я на все фильмы ходил, где он играл.

– Я тоже, – сказал Клэй Кестнер. – На него ходил и на Мэрилин Монро. Как она, по-вашему? Вы ж все уже взрослые, должны помнить красотку Мэрилин, а?

– По мне, так ее уж чересчур превозносили, не стоила она того, – отчетливо проговорила Грета.

– Бадди, а ты как думаешь? Эй, Бадди! Здесь он или уже смылся?

– Я здесь. А Мэрилин Монро я никогда не видел. В мое время ее уже не было.

– Ты много потерял, приятель. Это было нечто.

– А я видел Мэрилин Монро, – вставил Нейл. – В мое время она еще была.

– И ты все-таки говоришь, что Чарлтон Хестон тебе больше нравится? – Клэй разразился грубым раскатистым смехом торгаша. В свое время он на паях держал заправочную станцию.

– Ну, не знаю, – раздраженно буркнул Нейл. Грета тоже засмеялась, поскольку Клэй Кестнер стал щекотать ей пятки.

– Вы все умники, тычете пальцем в небо, – проговорила она, стараясь сдержать хихиканье. – Так вот, величайшей актрисой в мире была Ким Новак.

Она говорила еще минут пятнадцать, и казалось, этому не будет конца.

Бадди смертельно устал. Он решил, что лучше будет, если он останется здесь с теми, кто помоложе, а не пустится с отцом в очередное нудное и бесцельное хождение по лабиринтам корней. Они уже нашли и подобрали все, что было брошено в лаз, они уже разузнали о Растениях все, что только можно, и бродить туда-сюда по корням не имело никакого смысла. Сидеть просто так тоже смысла не было. Когда выяснилось, что делать совершенно нечего, он неожиданно осознал, что превратился в настоящего пуританина, рабски преданного хоть какой-нибудь деятельности, любой работе, лишь бы она была.

Он поднялся, стукнулся головой, и опять его волосы (которые теперь, как и у всех остальных, были коротко острижены) чуть не прилипли к мякоти. Фруктовая плоть, коркой засыхавшая на волосах, раздражала сильнее, чем укусы мошкары, когда невозможно почесаться.

– Ты куда? – спросила Грета, раздосадованная тем, что аудитория разбегается, не дослушав ее рассуждений о достоинствах и совершенно особенном очаровании Ким Новак.

– Мне нужно облегчиться, – сказал Бадди. – Пока.

Это был вполне благовидный предлог. У их теперешнего пропитания были кое-какие побочные эффекты. Вот уже целый месяц (они сошлись на том, что примерно столько времени провели под землей) их мучили поносы, скопления газов и желудочные боли. Бадди даже рад был бы поблевать, это было хоть какое-то дело.