Томас Диш - Щенки Земли (сборник)

– И пока ты любовался этим зрелищем, твой Господин просто угас?

– Да. Если бы он удержался на моем разуме немного подольше, то узнал бы все, что хо­тел. Я был не в силах противиться ему. Так почему же он оставил меня?

– Ответь еще на один вопрос: что ты чувствовал по отношению к этой лягушке? Только точно.

– Сцена была омерзительной. Я чувствовал… отвращение.

– Было это похоже на то, что ты почувствовал во время боя на ринге?

– Бой был отвратителен по-своему, змея – по-своему.

– Но и то и другое вызвало похожие чувства: отвращение, а потом тошноту и рвоту?

– Да.

– Вот оружие, которым мы сразимся с ними! Деннис, мой мальчик, еще до рассвета ты станешь героем революции.

– Я не достоин объяснений? Или революции необходимы невежественные герои?

– Когда ты не пожелал смотреть бой и ушел в таком плачевном состоянии, это меня немного позабавило. Деннис тот еще эстет, подумал я. А потом мне вспомнилась старая по­словица: «Каков господин, таков и слуга». Прочти ее наоборот и получишь формулу нашего оружия. «Каков слуга, таков и господин». Господа – это не что иное, как их любимцы, толь­ко в более крупном масштабе. Они эстеты, все до единого. А мы – их любимая форма искус­ства. Человеческий разум – это глина, с которой они работают. Они манипулируют нашими мозгами точно так же, как северным сиянием. Вот почему они предпочитают интеллектуаль­но развитого, образованного любимца необразованному Динго. Динги – комковатая глина; слишком грубый холст; несовершенный мрамор; стихи, которые не скандируются.

– Они должны питать к Дингам такие же чувства, какие я испытываю к Сальвадору Да­ли, – сказала Жюли. Она всегда была готова спорить со мной о Сальвадоре Дали, потому что знала, что мне он нравится, несмотря ни на что.

– Или как те, что я испытываю к дракам на ринге, – поддакнул я.

– Или к лицезрению чего угодно, – заключил Папа, – что вызывает отвращение у эсте­та. Они просто не в состоянии видеть что-то безобразное.

Некоторое время мы помолчали, размышляя над этим. Все, кроме Бруно.

– Дай срок, Деннис. Ты еще полюбишь драку. Келли нынче был просто не в форме, вот и все.

Я не успел ответить ему, потому что лимузин въехал по бетонному пандусу в ярко ос­вещенный гараж.

– Больница, – доложил Бруно.

К нам подошел мужчина в белом халате.

– Все готово, мистер Уайт. Мы приступили к работе, как только получили ваш приказ по телефону.

– Радиоинженеры тоже здесь?

– Они уже работают с нашими технарями. А мисс Шварцкопф сказала, что подключит к этому делу и своего мужа.

Жуткое зарево внезапно воспламенило ночное небо за окнами гаража.

– Господа! – закричал я в ужасе.

– Проклятые бомбы! – воскликнул Папа. – Я совсем позабыл о них. Деннис, иди с док­тором и делай, что он велит. Я должен связаться со штаб-квартирой КРС, чтобы прекратить бомбардировку.

– Куда они пытаются попасть?

– Пробуют хотя бы одной угодить в пояс Ван Аллена. Я не смог убедить их, что ничего хорошего из этого не выйдет. В одна тысяча семьдесят втором году уже пробовали, но ниче­го не получилось. Это отчаяние, но лучшего плана у меня не было. Сейчас же просто гибель­но взрывать бомбу в поясе Ван Аллена, потому что это нарушит радиосвязь, а она нам пона­добится. Бруно, Жюли, подождите меня в машине.

Целая бригада докторов повела меня по длинным, окрашенным белой эмалью коридо­рам. Мы вошли в помещение, битком набитое сложным электронным и хирургическим обо­рудованием. Главный врач велел уложить меня на неудобные металлические нары. Когда я улегся, с каждой стороны моей головы прикрепили по стальной полосе. Доктор закрыл рези­новой маской мне рот и нос.

– Дышите глубже, – сказал он.

Анестезия сработала быстро.

Когда я очнулся, Папа кричал на докторов:

– Вы прибегли к анестезии? У нас нет времени на подобную изысканность.

– Установка электродов – очень тонкая операция. Он может очнуться в любой момент.

– Он уже очнулся, – сказал я.

Доктор метнулся ко мне.

– Не крутите головой, – предостерег он.

Скорее всего, как мне показалось, не было никакой необходимости зажимать мою го­лову стальными тисками, правда, теперь я находился в сидячем положении.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Папа.

– Каким-то жалким.

– Это прекрасно. Теперь слушай: машина позади тебя… – («Не оборачивайтесь», – вме­шался доктор), – это электроэнцефалограф. Он записывает токи мозга.

Доктор снова его прервал:

– Электроды установлены в шести разных зонах. Я пытался объяснить вашему отцу, что мы точно не знаем, где именно находятся центры восприятий эстетической природы. Мы, например, не знаем, какова взаимосвязь между удовольствием и чувством прекрасного. Пока проведено слишком мало исследований. Поскольку…

– Потом, доктор, потом. Сейчас, Деннис, я хочу, чтобы ты страдал. В действительности должен страдать Белый Клык. Белый Клык будет захлебываться страданием. Я уже органи­зовал несколько подходящих мероприятий, но скажи мне прямо сейчас, если, конечно, зна­ешь, что тебе особенно отвратительно, чтобы мы могли это устроить. Какую-нибудь малень­кую фобию, сугубо твою.

– Объясни, пожалуйста, все толком, – о чем речь?

– Твоя энцефалограмма будет передаваться всеми радиостанциями города. Ее запись будет транслироваться и с амплитудной, и с частотной модуляциями. Каждая радиостанция страны, все радиостанции мира будут принимать и ретранслировать эту передачу. Завтра но­чью мы дадим Господам концерт, подобного которому они прежде не слыхивали.

Человек в рабочей одежде внес грифельную доску и подал ее Папе.

– Доктор, у вас ногти получше моих. Поскребите по этой доске.

Возник невыносимый скрежет, который доктор не прекращал добрую минуту.

– Как выглядит запись? – спросил Папа.

– Наибольшие ответные реакции в сенсорных зонах. Но в известной степени и в ос­тальных, особенно первые двадцать секунд.

– Ну, есть еще масса подобных удовольствий. Посмотри эти картинки, Деннис. При­глядись к деталям.

Он показал мне фотомонтаж иллюстраций из энциклопедии, от описания которого я воздержусь. Люди на картинках были за пределами досягаемости медицины. Даже за преде­лами досягаемости сострадания. Фотографии располагались в порядке усиления вызываю­щего ужас зрелища. Завершала все это громадная цветная фотография…

– Уберите это долой с глаз!

– Ответ сильнее и теперь более устойчив. Определяется просто прекрасно.

Папа поводил открытым пузырьком с формальдегидом перед моим носом. На самом деле это был не пузырек, а целая бутылка. И в ней…

Я завопил.

– Превосходно, – сказал доктор. – Кривые сигналов неподдельной тревоги.