Дэн Симмонс - Эндимион (сборник)

Энея приподнимается на коленях и слегка подается вперед.

– Мой отец – кибрид Джона Китса – был создан именно ради этого. – Голос ее все так же спокоен, но за этим спокойствием угадывается скрытое волнение. – Как я уже объясняла, Центр постоянно пребывает в состоянии гражданской войны, причем почти каждая сущность сражается только за себя. Причина – в сверх-сверх-сверхпаразитизме в десятой степени. Жертвы – другие сущности Центра – не уничтожаются, но поглощаются: победители пожирают генетические коды, память, программы и репродуктивные последовательности. Пожранный индивидуум Центра продолжает «жить» в качестве подсистемы победившего индивидуума или индивидуумов, которые довольно скоро вновь нападают на других в поисках новых компонентов. Союзы нестойки. У ИскИнов нет ни философии, ни веры, ни конечной цели – лишь оптимизация стратегии выживания. Всякое действие Центра – результат беспроигрышной – и безвыигрышной – партии, которая разыгрывается с тех самых пор, как первоэлементы Центра обрели разум. Большинство сущностей Центра способно взаимодействовать с человечеством только на этих условиях – условиях игры с нулевым исходом, оптимизируя свою паразитическую стратегию по отношению к нам. Они выигрывают – мы проигрываем. Мы выигрываем – они проигрывают.

Однако за века некоторые из этих индивидуумов пришли к пониманию истинного потенциала Связующей Бездны. Они осознали, что лишенным эмпатии разумным видам никогда не стать частью единства тех, кто ушел, и тех, кто жив. Они поняли, что Связующая Бездна не выстроена. Она выросла, как коралловый риф, и им ни за что не отыскать там убежища, если только они не изменят кое-какие собственные параметры.

Вот к такому выводу пришли некоторые элементы Центра – не альтруисты, но эгоисты, отчаянно стремящиеся выжить, осознавшие, что единственный способ выиграть в безвыигрышной игре – из нее выйти. А чтобы выйти из игры, нужно развить в себе способность к эмпатии.

Центр знает то, что отказывался признать Тейяр де Шарден: эволюция – не прогресс, у эволюции нет ни цели, ни направления. Эволюция – это изменение. Эволюция «успешна», если изменение дает возможность определенному листу или ветви ее древа лучше всех приспособиться к условиям Вселенной. Чтобы такая эволюция «благоприятствовала» элементам Центра, они должны выйти из игры и открыть истинный симбиоз. Они должны на равных правах войти в соэволюцию с человеческой расой.

Итак, первые элементы, изменившие Центру, продолжали пожирать других, но теперь они пожирали наиболее склонных к эмпатии. Они, как могли, переписали собственные программные коды. Они создали кибрида Джона Китса в попытке смоделировать эмпатический организм, который обладает телом, у которого есть ДНК человеческого существа плюс – накопленная Центром память и личность кибрида. Враждебные им элементы уничтожили первого кибрида Китса. Второй был создан по образу и подобию первого. Он нанял мою мать – частного детектива, – чтобы она помогла ему раскрыть тайну гибели первого кибрида.

Энея улыбается, и на какое-то мгновение мне кажется, что она позабыла и о нас, и даже о своем рассказе. Я вдруг вспоминаю, как однажды, во время нашего бегства с Гипериона, она мимоходом сказала: «Рауль, память моих родителей стала частью моей памяти еще до того, как я родилась… в общем-то даже до того, как я стала зародышем. Разве можно представить себе что-нибудь более разрушительное для детской психики, чем бездна чужих воспоминаний еще до того, как ты обзаведешься собственными? Неудивительно, что я такая чокнутая».

Мне она вовсе не казалась чокнутой. Впрочем, может быть, это потому, что я любил ее больше жизни.

– Он нанял мою мать, чтобы она разгадала тайну смерти его собственной личности, – негромко продолжает Энея, – но на самом-то деле он знал, что случилось с его предшествующим воплощением. Если честно, он нанял мою мать, чтобы познакомиться с ней, чтобы быть с ней, чтобы стать ее возлюбленным. – Она отстраненно улыбается, глядя куда-то в пространство. – Дядя Мартин в своих сумбурных «Песнях» так и не разобрался, что тут к чему. Мои родители обручились, а дядя Мартин, по-моему, об этом даже не упомянул… Их сочетал браком епископ храма Шрайка на Лузусе. Культ Шрайка был вполне легален, и брак моих родителей считался законным на пяти сотнях планет Гегемонии. – Она снова улыбается, глядя поверх голов прямо на меня. – Может, я, конечно, и беззаконное дитя, но не по рождению.

Итак, они поженились и зачали меня – наверное, еще до этой церемонии, – а потом подстрекаемые Центром элементы убили отца еще до того, как мама успела отправиться в Паломничество на Гиперион. На том бы мое знакомство с отцом и кончилось, не будь его личность записана в петле Шрюна, имплантированной у мамы за ухом. Несколько месяцев она носила нас обоих – меня в утробе, а отца в петле Шрюна. Заточенная в петле Шрюна личность отца не могла напрямую общаться с мамой, но зато без особого труда общалась со мной. В то время труднее всего было определить, что есть «я». Отец помогал мне, он входил в Связующую Бездну и брал с собой мою зародышевую личность. Я видела будущее – кем я стану, даже как я умру – еще прежде, чем мои пальцы полностью сформировались.

И еще одна деталь. Это дядя Мартин тоже упустил в своих «Песнях». В день, когда моего отца расстреляли на ступенях храма Шрайка, мама была вся покрыта его кровью – реконструированной, доработанной Центром ДНК Джона Китса. Тогда она еще не до конца понимала, что его кровь в самом буквальном смысле драгоценнейшее достояние всего человечества. ДНК Джона Китса была сконструирована так, чтобы заражать других его единственным даром – способностью входить в Бездну. Смешанная в нужной пропорции с обычной человеческой ДНК, она несет всем людям дар отпирать врата Связующей Бездны.

Я – эта смесь. От Техно-Центра я получила генетически доступ к Бездне, от человечества – редчайшую способность эмпатического восприятия Вселенной. Плохо это или хорошо, но те, кто пьет мою кровь, уже никогда не увидят мир таким, как раньше. – С этими словами Энея поднимается на колени.

Тео поднесла ей белое полотно. Рахиль налила в семь высоких кубков красное вино. Энея вынула из кармана небольшой пакет, извлекла стерильный ланцет и антисептический тампон. На мгновение она застыла, глядя на собравшихся. Воцарилась мертвая тишина. Ни звука – казалось, все сто с лишним человек затаили дыхание.

– Выпив это, вы не обретете ни счастья, ни мудрости, ни долгой жизни, – очень тихо сказала она. – Нет никакой нирваны. Нет никакого спасения. Нет никакой загробной жизни. Нет воскресения. Только безграничное познание – сердцем и разумом – и возможность великих открытий, великих приключений и гарантия новой боли и ужаса, из которых и состоит большая часть нашей короткой жизни.