Дэн Симмонс - Эндимион (сборник)

Ее странствия нередко казались мне лишенными какого-либо смысла. Центр грубо разрывал ткань Бездны, ткань пространства-времени, и удерживал края разрыва порталами, подобно тому, как в эпоху скальпельной хирургии фиксировали зажимами края раны. Способ телепортации, избранный Энеей, был неизмеримо более изящен.

В те безумные дни, когда мы с Энеей телепортировались на планеты, когда она переносила «Иггдрасиль» из системы в систему, я всякий раз удивлялся, как мы до сих пор не материализовались внутри скалы или в пятидесяти метрах над землей или не угодили вместе с кораблем внутрь звезды. Мне казалось, что телепортация вслепую – это как незапланированный прыжок с двигателем Хоукинга: дело опасное и непредсказуемое. Но мы всегда появлялись именно там, где следовало. И теперь я понял почему.

Энея слышала музыку сфер. Она входила в резонанс со Связующей Бездной, в свою очередь резонирующей с разумной жизнью и мыслью, а затем использовала почти неисчерпаемую энергию Бездны, чтобы… чтобы сделать первый шаг. Пройти сквозь Бездну туда, где ждут эти голоса. Как-то раз Энея сказала, что Бездна черпает энергию квазаров, взрывающихся ядер галактик, черных дыр и темной материи – достаточно, наверное, чтобы перенести комок органической материи сквозь пространство-время и положить в нужном месте.

Любовь – перводвигатель Вселенной, как сказала мне однажды Энея. Она в шутку называла себя Ньютоном, который в один прекрасный день объяснит фундаментальные основы физики этого неисчерпаемого источника энергии. Она мертва и больше ничего не объяснит.

Но я вижу теперь, что она имела в виду и что, собственно, происходит на самом деле. Музыка сфер создана изысканными гармониками и переборами струн любви. И переносишься туда, где ждет любимый. Узнаешь места, где побывал вместе с тем или теми, кого любишь. Или просто любишь узнавать новые места.

И вдруг я понял, почему наши первые месяцы – это бесцельная вроде бы череда блужданий с планеты на планету: Безбрежное Море, Кум-Рияд, Хеврон, Седьмая Дракона, безымянная планета, где мы оставили корабль, и все прочие, даже Старая Земля. Не было никаких работающих порталов. Энея перебрасывала А.Беттика и меня – прикасаясь к этим местам, вдыхая воздух, впивая солнечное тепло, видя их все своими глазами – с друзьями и с тем, кого она любила, – заучивая музыку сфер, чтобы суметь воспроизвести ее потом.

А моя одиночная одиссея – телепортация на каяке со Старой Земли на Лузус, облачную планету и в иные места. За всем этим стояла Энея. Это она посылала меня в разные места, чтобы я мог их продегустировать и вновь отыскать, когда придет время, но уже самостоятельно.

Я думал – даже написав это повествование, которое сейчас со мной (расхаживая по камере смертников Шредингера, я не выпускал из рук скрайбер), – да, я думал, что мало чем отличаюсь от сопровождающего в этой череде рискованных авантюр. Однако все они имели смысл. Я любил, странствуя вместе со своей любовью – или навстречу своей любви – по музыкальной партитуре миров. Партитуре, которую должен был выучить наизусть, чтобы суметь проиграть ее снова, когда придет срок.

Закрыв глаза, я сконцентрировался, потом от сосредоточенности перешел к состоянию полного освобождения сознания, состоянию пустоты, – я научился медитации на Тянь-Шане. Каждая планета имеет собственное назначение. Каждое мгновение имеет собственное назначение.

И в этой неспешной пустоте я распахнул себя Связующей Бездне и универсуму, с которым она звучит в унисон. Я бы не смог… я знал это, я бы не смог без причащения крови Энеи, без нанотехнически перекроенных организмов, которые навеки поселились в моих клетках и поселятся в клетках моих детей. «Нет, – тут же одернул я себя, – не моих детей. Но зато в клетках детей тех, кто отверг крестоформ. И в клетках их детей». Я бы не смог это сделать без того, чему научился от Энеи. Я бы не смог услышать те голоса, которые я слышал – такого многоголосия мне еще не доводилось слышать, – не отточив свою собственную грамматику и синтаксис языка мертвых и живых, долгие месяцы трудясь над повестью в ожидании смерти.

Я бы не смог этого сделать, будь я бессмертен. Такая сила любви к жизни и друг к другу может быть дана – понял я раз и навсегда – только смертным, чей век краток и всегда омрачен тенью смерти и потерь.

И пребывая здесь, слушая нарастающие аккорды музыки сфер, я уже различал отдельные голоса в хоре – вот Мартин Силен, все еще живой, но с каждым днем слабеющий на моем родном Гиперионе; вот Тео на прекрасной Мауи-Обетованной, Рахиль на Мире Барнарда, полковник Кассад на красном Марсе, отец де Сойя на Пасеме; и даже нежные аккорды голосов мертвых – Дем Риа на Витус-Грей-Балиане Б, отец Главк на холодной Седьмой Дракона, моя матушка, снова на далеком Гиперионе, а еще я услышал стихи Джона Китса, произнесенные и его собственным голосом, и голосом Мартина Силена, и голосом Энеи:

Но для меня в тот миг все обстояло как раз наоборот, для меня ново было все. Вселенная стала глубже, музыка сфер превратилась в ликующую симфонию, как Девятая Бетховена, и я знал, что теперь смогу услышать ее, когда пожелаю или когда это будет нужно, всегда смогу сделать шаг навстречу той, кого люблю, или – если это мне не дано – шаг туда, где я был вместе с той, кого я любил, или, если и это мне не будет даровано, – в то место, которое полюблю за его собственную красоту и щедрость.

Энергия квазаров и взрывающихся звездных ядер наполнила меня. Я взмыл на гребнях волн энергии, даже более волшебной и романтичной, чем крылья Бродяг-«ангелов», парящих в потоках солнечных лучей. Скорлупа смертоносной энергии, служившая мне тюрьмой и плахой, вдруг оказалась смехотворной, как исходная шутка Шредингера, – просто детская скакалочка, проложенная вокруг меня вместо стены.

И я вышел из Шредингеровского «кошачьего ящика» и из системы Армагаста.

На какое-то мгновение ограничения Шредингеровской тюрьмы навеки исчезли, пребывая нигде и везде. Хотя мое тело, стило и скрайбер остались неизменными в своем физическом обличье, я взмыл на волне совершенного ликования, сравнимого лишь с головокружительным воздействием самой соло-телепортации. Свободен! Наконец-то свободен! Радость была столь велика, что мне хотелось плакать, кричать в окружающий меня свет не-пространства, влить свой голос в хор живых и мертвых, петь в лад с кристально ясными симфониями сфер, вздымающимися и опадающими, словно прибой . Наконец-то свободен!