Джеймс Уайт - Космический госпиталь. Том 2

– Нет, – решительно проговорил Лиорен. – Не путайте ум с образованностью. Тарланину нужна информация, которой его может обеспечить только специалист, а гоглесканка не имела возможности обзавестись таковой информацией. Значит, речь идет не о недостатке ума, а скорее наоборот. Есть ли у целительницы еще вопросы?

– Нет, – поспешно ответила Коун. – У целительницы есть соображения, однако она боится обидеть тарланина, высказав их.

– Тарланин не обидится, – пообещал Лиорен.

Коун снова встала во весь свой крошечный рост.

– Тарланин показал – как и многие существа до него, – что страдания разделенные есть страдания уменьшенные. Однако появилось ощущение, что в данном случае страдания не были разделены полностью. Тарланин подробно рассказал гоглесканке о катастрофе на Кромзаге, по сравнению с которой Темный Демон Гоглеска становится ничтожным. Он рассказал о событиях, но не о тех чувствах, которые они породили у него. Многое было сказано о веровании, о едином Боге, о других богах, но ничего – о собственном Боге. Вероятно, Бог на Тарле какой-то особенный, другой, возможно, он не наделен пониманием, чувством справедливости и состраданием к своим созданиям. Может быть, этот Бог ожидает, что его создания вообще не должны оступаться, даже случайно? Молчание тарланина понятно – он объясняет его тем, что не хочет повлиять на убеждения собеседницы. Однако объяснение неудовлетворительно. Даже невежественной гоглесканке ведомо, что вера, пусть даже ослабевшая из-за сомнений, не подвержена переменам вследствие приведения логических доводов. Между тем тарланин свободно рассказывает о чужих верованиях, но не упоминает о собственных.

Можно предположить, – продолжала Коун, не дав Лиорену вставить ни слова, – что тарланин очень страдает от чувства вины за смерть кромзагарцев. Это чувство вины возрастает из-за того, что ему кажется, будто бы его несправедливо лишили наказания, положенного за такое ужасное преступление. Вероятно, тарланин жаждет и наказания, и прощения, вероятно, тарланин полагает, что лишен и того, и другого.

Лиорен понимал: Коун пытается помочь ему, но пока все ее излияния не обижали его и не помогали ему по одной простой причине – помочь ему было нельзя.

– Если Создатель, – между тем продолжала Коун, – не способен прощать или если тарланин не верит в существование Создателя, то о прощении не может быть и речи. И если эта маленькая частичка Бога – или если тарланин неверующий и предпочитает обойтись нерелигиозным термином, – если Добро, ведущее постоянную борьбу со Злом во всех разумных существах, отступило, то тарланин никогда не сумеет простить себя. Нельзя насовсем забыть о катастрофе на Кромзаге. Раны, нанесенные этой катастрофой, наверное, никогда не заживут целиком, но если тарланин хочет облегчить свои страдания, его нужно простить.

Гоглесканка настоятельно советует тарланину, – заключила Коун, – чтобы он искал прощения у других.

Соображения, высказанные Коун, оказались не только долгими и необидными, но и совершенно напрасными. С трудом скрывая нетерпение, Лиорен спросил:

– Искать прощения у других? У других, не таких требовательных богов? У кого же конкретно?

– Разве непонятно? – еще более нетерпеливо буркнула Коун. – У тех самых существ, в отношении которых был совершен ужасный проступок, – у оставшихся в живых кромзагарцев.

На секунду Лиорен потерял дар речи – настолько он был потрясен и оскорблен. Ему пришлось напомнить себе: в данном случае оскорбление было нанесено исключительно из-за невежества.

– Это невозможно, – процедил он. – Тарлане ни у кого никогда не просят прощения. Это совершенно бессмысленно. Это все равно как если бы ребенок пытался избежать назначенного родителем наказания. Мелкие проступки детей еще можно простить, но тарлане – взрослые тарлане – полностью несут ответственность за свои ошибки и не спорят с заслуженным наказанием. Они никогда не посрамят себя самих и того, перед кем провинились, вымаливанием прощения. Кроме того, кромзагарские пациенты уже излечены и в настоящее время находятся под наблюдением. Скорее всего, увидев меня, они обезумеют от ненависти и разорвут меня на куски.

– А разве не о такой судьбе мечтает тарланин? – возразила Коун. – Разве он передумал?

– Нет, – протянул Лиорен. – Случайная смерть решила бы все проблемы. Но... извиняться... нет, это немыслимо.

Коун немного помолчала и сказала:

– От гоглесканки ждут, что она порвет со своими эволюционными предрассудками и станет думать и вести себя по-новому. Вероятно, в своем невежестве она полагает, что попытка порвать с Темным Демоном ничтожна в сравнении с той, которая требуется, чтобы одному разумному существу попросить прощения за непреднамеренную ошибку у другого разумного существа.

«Ты пытаешься сравнить субъективных демонов», – подумал Лиорен. Но вдруг его разум заполонили образы, звуки, прикосновения кромзагарцев – воюющих, совокупляющихся, умирающих среди гниющих руин той культуры, которую они сами и разрушили. Он видел, как они, совершенно беспомощные, лежат на стерильных кроватях в лазаретах, видел, как они валяются неподвижными грудами после оргии самоуничтожения, оргии, разгулявшейся из-за его поспешности. Воспоминания о кромзагарцах пронеслось в голове Лиорена бурной волной. Помимо всего прочего, ему представилась палата и все находящиеся в ней пациенты, бросающиеся на него и разрывающие его в клочья в отместку за гибель своих сородичей. Лиорена охватило странное удовлетворение и спокойствие от понимания того, что скоро его жизнь прервется, а вместе с ней исчезнет и измучившее его чувство вины. А потом возникли образы дежурных сестер или братьев – тяжеленных тралтанов или худлариан, растаскивающих кромзагарцев и освобождающих его – полуживого. Он представил долгое, одинокое выздоровление, во время которого с ним не будет никого, кроме страшных, неумолимых воспоминаний о том, что он натворил на Кромзаге.

Нет, предложение Коун поистине нелепо. Такого поступка нельзя ждать от тарланина, воспитанного обществом, где бесчестные существа исчислялись считанными единицами. К тому же признания в ошибке, которая и так уже была для всех очевидна, не требовалось. А просить прощения за эту ошибку в надежде ослабить заслуженное наказание – и постыдно, и трусливо. На такое мог быть способен только тот, кто повредился умом. Обнажить свои чувства и мысли перед другими – немыслимо. Не по-тарлански.

Но, как только что сказала Коун, и гоглесканцам немыслимо было побороть в своем сознании Темного Демона, немыслимо осуществить физический контакт, кроме как в целях продления рода или вынянчивания детеныша, немыслимо обратиться к другому существу, которое не было бы партнером, родителем или детенышем, – разве только на самое непродолжительное время и в самой обезличенной форме. Немыслимо – а Коун пыталась.