Джон Уиндем - Затерянные во времени (сборник)

— Если у них будут огромные головы и они будут думать не так, как другие, значит они — ненормальные. Урод с большой головой — это все равно, что бородатая женщина. Я видел таких в Блэкпуле. Человек не должен сильно отличаться от других. Иначе он выродок. Это очевидно.

Высокий человек из Центральных графств негромко сказал, обращаясь к американцам:

— Думаю, насчет скачка вы правы, но какой скачок — это еще вопрос. Не следует ожидать слишком внезапных и мгновенных физических изменений. Мы, подобно диким зверям, не выносим отклонения от наших норм. И мы, конечно же, постараемся подавить их, исходя из соображений гуманности или любых других. Нет, мы должны достичь новой стадии, предприняв серию маленьких и не особенно заметных скачков, безопасных для нас.

— Но небольшие скачки означают, что скакать придется довольно часто, или у нас не хватило бы времени прийти от амебы к тому, что мы есть,— заметил один из американцев.— Ну, а если бы за последние пять тысяч лет имел место хоть самый крошечный скачок, так я бы о нем слыхал. А пять тысяч лет — немалый срок для передышки. Возможно, мы дошли до конца.

— Или,— заговорил высокий человек,— возможно, они просто скрываются, опасаясь, что мы превратим их в лабораторных мышей.

Его тон вызвал у слушателей ощущение, что он не просто брякнул что-то наобум.

— И как вы думаете, что это может быть за способность? — спросил американец.

— Возможно... Да, обратите внимание, я не утверждаю, что это факт. Единственное, что я собираюсь сказать,— это то, что я видел отклонение от нормы, которое не объяснишь ни одним из гормональных расстройств, обычно вызывающих уродства. Случай, насколько я знаю, уникальный. Но, конечно же, могут быть и другие. И я не вижу причин, почему бы им не сохраниться и не привести к образованию нового вида человека.

— А какого? — полюбопытствовал американец.

— С добавочной системой ощущений. С шестым чувством.

Наступила пауза, кажется слушатели были слегка разочарованы.

— Ну, не думаю, что это серьезно,— сказал ланкаширец.— То есть знать вещи, которых тебе никто не говорил и о которых ты не читал. Это называется — как бишь его — интуиция. Ну да, именно. Она была у одной юной леди, которую я когда-то знал. Леди занялась предсказаниями судьбы. И выходило весьма неплохо.

— Я имею в виду совсем не это,— сказал высокий мужчина немного резко.— Я говорю не о шарлатанах. Я имею в виду реальное чувство и добавочные органы восприятия, столь же реальные, как глаза, уши, нос и язык.

— А я не вижу, чтобы кому-то требовалось больше пяти чувств. Их вполне достаточно, не так ли?

Остальные не обратили на него внимания.

— Органы восприятия чего? — с любопытством спросил американец постарше.

Высокий ответил не сразу. Он поднял сигарету и с минуту рассматривал тлеющий кончик.

— Хорошо,— сказал он.— Я расскажу. Но предупреждаю: все имена и названия я изменю. Если и существует какая-то возможность разобраться в этой истории, я хочу это сделать сам.

Рассказчик снова сделал паузу, словно раздумывая, с чего начать.

— Это довольно загадочная история, и чтобы объяснить вам, откуда я все это узнал, должен открыть, что я — практикующий врач. Как правило, я об этом помалкиваю, когда уезжаю из дому. Если люди что-то такое о вас знают, это меняет их отношение к вам, и они от вас отстраняются почти как от священника. Так или иначе, но это моя профессия, и двадцать лет, пока каких-нибудь два года назад я не переехал к югу, я практиковал в Ирквелле, графство Дербишир. Это — типичное для тех краев поселение, нечто вроде полупромышленной деревни. Большинство мужчин работает в каменоломнях или на фабриках. Кое-кто добывает свинец в шахтах. Женщины тоже работают на фабриках, пока не выходят замуж и не нарожают куда больше детей, чем хотели бы. Частично поселок застроен коттеджами из местного камня, но большей частью — рядами убогих деревянных хибарок, возведенных в прошлом веке, когда открылись фабрики. В целом это нечто вроде полудеревни полутрущобы. Не то место, где бы вы могли рассчитывать на встречу с чем-то новым, и все же у меня нет сомнений, что юный Тэд Филлер был чем-то большим чем обыкновенный уродец.

Его мать Ада рассматривала его появление на свет скорее как волю Божью, нежели как награду, пока не обнаружила, что родила мальчика. Это было открытие, в результате которого их семейная жизнь стала куда интереснее. Три ее предыдущих творения были девочками. И это, равно как и смерть двух младших в младенчестве, способствовало выработке у нее фаталистического отношения к жизни. Но с рождением Тэда она, кажется, почувствовала в себе новые силы, и он начал свое существование под завидной защитой ее привязанности к нему и опыта матери, родившей уже четвертого. Нет, необходимости особого ухода за ним не было. Он был здоровым, хорошо развитым ребенком, крики которого сразу утихали, едва мать давала ему грудь или меняла пеленки. Я не обнаружил у него ни малейшего признака каких-либо отклонений и не думаю, что их заметил бы кто-то другой. Я мог вполне честно уверить отца и мать, что у них прекрасный сын. А это нечасто случалось в моей ирквеллской практике.

Однако, снова заглянув к миссис Филлер, я обнаружил, что радости у нее малость поубавилось.

— Он стал каким-то беспокойным,— пожаловалась Ада.— Конечно, он славный мальчик, мы им во как гордимся,— добавила она, как любой, кто боится показаться неблагодарным.— Но он какой-то не такой как другие. До чего трудно его спать уложить — вы просто не поверите. А иногда уложишь его, укачаешь, а он как проснется и как посмотрит на тебя, словно за жизнь свою перепугался,— и давай выть. И все воет, все воет. Здорово он нас с отцом напугал в первый раз. Мы думали, этому конца не будет. Ну, он так и не умолк, пока не умаялся. И пока мы не умаялись. Посмотрели бы вы его, доктор, ладно? Что-то с ним не в порядке, честное слово.

Я тщательно обследовал ребенка. Насколько я знал Аду Филлер, она была не из тех, кто поднимает тревогу по пустякам, хотя, конечно, никогда нельзя знать заранее. Ребенок лежал в своей колыбельке, голубые глаза широко раскрыты, но лежал-то он совершенно тихо и мирно. Казалось, нет в нем никаких отклонений от нормы. Так я и сказал.

— Ну, я рада, коли так,— сказала его матушка.— И все же... Ну, не знаю... Лежит он себе вот так тихонечко часами, и уже думаешь: все, спит. А затем вдруг ни с того ни с сего как начнет вопить да орать. Ну ничегошеньки нельзя сделать, чтобы успокоился.

Что же, и здесь не о чем было серьезно тревожиться. Некоторые дети именно таковы: они только взглянут на этот мир и сразу же его возненавидят. Думаю, нельзя их слишком осуждать, особенно в такой дыре как Ирквелл. В конце концов они научатся с ним ладить, как и все мы. Однако у юного Тэда Филлера это обучение, кажется, слишком затянулось. Сколько я к ним ни заглядывал в последующие недели — все та же картина. Раз или два я слышал его вытье. И было оно весьма примечательным. Меня не удивляло, что родители выглядят измученными, а вся улица проявляет к ним недовольство.