Игорь Росоховатский - Неудачники

Враги будут продолжать розыски и погоню - теперь уже за призраком. Я и моя тайна растворимся в телах молчаливых и ненасытных рыб.

Клянусь, иногда я готов был сделать это! И знаете, что меня спасло? Ненависть! Неутолимая и неистребимая ненависть к фанатикам и ублюдкам, не достойным жизни, но считающим себя вправе травить ученого только за то, что он не подчинился их ханжеским догмам и нормам. Как будто они знают, что можно и чего нельзя делать человеку, какие эксперименты законны, а какие негуманны…

Нет, я не доставлю радости врагам! Они хотят вырвать мою тайну, но пусть сначала поймают меня. Я кану в джунгли, затеряюсь в них еще надежнее, чем в джунглях человеческих. Те были говорящие продажные, завистливые, а здесь они будут безразличными и молчаливыми Они надежно укроют меня, как уже укрывали долгие годы в крохотном поселке среди колонистов.

Но если все же… Сколько раз я полагал, что надежно спрятан! Полагал до тех пор пока не замечал гончих, с высунутыми языками бегущих по моему следу. Столько лет они охотились за мной, как за дичью. Они вели охоту по всем беспощадным законам стаи, преследующей одного. Сначала пытались настичь меня, затем - загнать в ловушку. Они расставляли ловушки всюду. Тех, кто мог что-то знать о моем убежище, они пытались либо запугать, либо подкупить, либо сыграть на каких-то чувствах, лишь бы они выдали меня.

Та женщина… Большая и нескладная, как лошадь. У нее был скошенный подбородок, множество веснушек и большие молящие глаза. Они молили обо всем - о ласке, о хлебе, о пощечине, о любви… Сыграли на ее мольбе об искуплении. Она рассказала им, как я теперь выгляжу, где бываю, они решили, что мне конец, что на этот раз я не уйду.

И просчитались.

Охотники не всегда сильнее жертвы, даже если их много. Так много, что они могли бы притаиться у каждого прибрежного дерева. Даже если они настолько богаты и сильны, что я не могу больше рассчитывать на самых верных друзей.

В любом случае я поступил правильно - надо переждать в одиночестве. Утихнут страсти, вызванные статьей в газете, - тогда можно будет снова рассчитывать на молчание и верность друзей. Возможно, кто другой и мог бы избрать иной путь. Но мне нельзя полагаться на счастливый случай. Ведь я феноменально невезуч. Об этом необходимо помнить всегда, если я хочу выжить, - необходимо в любом деле все взвесить и рассчитать, сделав к тому же поправку на невезучесть. Если уж нельзя не рисковать, то хотя бы свести риск к минимуму.

И еще об одном я должен помнить. Если гончие поймают меня, то не пожалеют сил, чтобы проникнуть в Тайну. А я всего лишь человек. У меня человеческое тело, которое вот так, как сейчас, горит и болит. На нем нет участка, не расчесанного до крови. Я сам превратил себя в сплошной кусок зудящего мяса. Может быть, так же чувствует себя лабораторная крыса в опытах с полной информацией о периферических болевых участках. Но я не крыса! Я тот, кто ведет опыт, и не дам превратить себя в подопытного! Слышите, вы!

Страх и ненависть, страх и ненависть убивали и спасали меня все эти годы. Страх перед тем, что кто-то может проникнуть в Тайну, возвращал к мысли о самоубийстве, а ненависть помогала жить, говорила, что нужно дождаться, когда снова придут мой час и мой черед.

Внезапно вверху на фоне темного неба возникло светлое пятно. Оно быстро передвигалось. Спутник? Нет, слишком велико пятно. Может быть, чудится? Но почему я вижу его так ясно?

Пятно еще увеличилось, посветлело, в нем словно образовалось окошко. И оттуда показалась голова.

Мой бог, я схожу с ума?!

Тот же ненавистный горбоносый профиль…

Неужели они охотятся за мной на каком-то новом летательном аппарате? От них можно ожидать всего… Я хотел выстрелить прямо в это пятно, но страх сковал меня, не позволяя шевельнуться.

А затем пятно исчезло так же внезапно, как появилось. Значит, оно почудилось? Возникло на сетчатке глаза, как результат случайного лунного блика, или в памяти - вследствие нервного импульса? Или в небе все же было нечто, а больное воображение дорисовало то, чего я боялся?

Неужели наибольшая опасность подстерегает меня не извне, не в окружающем мире, а во мне самом - в больном воображении? От него-то мне никуда не уйти.

Как ни странно, чувство обреченности несколько успокоило меня, притупило страх.

Я плыл всю ночь. С обоих берегов раздавались крики хищников и их жертв - там шла великая охота, которая не прекращается ни на миг в мире живых существ. Уже на рассвете послышался леденящий кровь звук. В нем слились свист падающих бомб и настигающий тебя гудок паровоза, крик ребенка, у которого специально вызывают болевой шок, и вопль его матери.

Так кричит всего-навсего обезьяна-ревун, маленькое безобидное создание, повисшее вниз головой на какой-нибудь ветке и приветствующее новый день планеты Земля. Я улыбнулся.

22 августа.

Солнце поднималось все выше, начинало жечь. У поворота реки вдали замаячили на берегу какие-то строения. Подплыв поближе, я различил дощатые хижины, дома на сваях и крепкие белые коттеджи, утопающие в зелени садов. Дома на сваях, в которых жили бедняки, располагались прямо над водой. От них на сушу вели мостки. С новой силой я стал грести, приближаясь к поселку. Теперь я видел, что и коттеджи разные: одни - побогаче, с архитектурными украшениями; другие - попроще. Имелось несколько двухэтажных домов. Над большим полукруглым зданием вился флаг.

Приметы совпадали. Очевидно, это и было селение, где меня должен ждать проводник.

Под бедными домишками, стоящими поодаль от воды, в грубо сколоченных загородках находились свиньи и козы, а под теми, что стояли почти в реке, - живность совсем другого рода. Сюда заплывали водяные змеи и даже молодые крокодильчики, жадно поглощая все, что падало сквозь доски пола. Вряд ли хозяева хижин были довольны таким соседством, но что они могли поделать?

Выбрав причал у одного из убогих домишек на сваях, я привязал здесь лодку и пошел к дому по скользкой мостовой, переливающейся всеми цветами радуги. И немудрено - ведь мостовую образовывали днища тысяч бутылок из-под пива, виски и джина, вбитые в мягкую почву горлышками вниз.

Я поднялся по узкой лестнице в дом. Несмотря на ранний час, мне никого не пришлось будить. Навстречу уже спешил, растянув рот в радостной улыбке до ушей, черноволосый хозяин. С самого детства я питаю неприязнь к таким «южным типам». Но этого несколько скрашивал выхоленный клинышек бородки. Курчавые волосы и полные губы выдавали, что в его родословной были не только французы или англичане, чем он несомненно гордился, но и африканцы. Впрочем, я знал, что в таких вот поселках в основном живут мулаты и метисы.

- Готовь угощение, жена, - тараторил хозяин-мулат. - Разве ты не видишь, у нас радость - пожаловал гость! Прошу, прошу, мой дом - ваш дом!