Сергей Герасимов - Логика прыжка через смерть

Только бы узнать, какое сегодня число – уже будет легче.

Он поймал голос – мужской, но женоподобный:

Онегин – добрый мой приятель, родился на брегах Невы, – так пел воображаемый толстячок, – где, может быть, родились вы – тогда вы тоже мой приятель…

В моем мире пели чушь, – подумал Коре, – но здесь поют чушь троекратную.

Он еще раз прошелся по диапазонам, не нашел ни одной иностранной станции, зато попал на местную, Ыковскую. Станция вещала:

Деревья здесь тоже особенные. На первый взгляд – деревья как деревья, а стоит подойти и прислушаться – о, что тогда можно услышать… Вот этот дуб называют сонным дубом – каждый, кто ляжет под ним в тени – засыпает и спит, пока тень не переползет на другое место; кто ляжет под ним не в тени, тому солнце напечет голову и ночью ему будет не до сна. Вон тот каштан называют комариным, бывают вечера, когда все Ыковские комары слетаются туда и роятся. Вы скажете, что комары не роятся – и ошибетесь. Есть здесь старая черешня, совсем особенная, правда растет она не в самом поселке, а сразу за окраиной; каждую погожую ночь, от полночи и до раннего рассвета здесь слышен звук, похожий на взмахи огромных крыльев, а некоторые даже видели медленно летящую птицу, спускающуюся примерно от звездного скопления Плеяд, и туда же улетающую. Черешню эту местные романтики назвали сентиментальной и знают местные романтики, что если вы однажды услышите звук, похожий на взмахи огромных крыльев, то… Если будете в Ыковке, сходите к той черешне, попробуйте. Есть еще в Зыковке старый тополь, под которым вечно кто-нибудь сидит, если погода хорошая. Стоит сесть на траву под тем тополем – и сразу лезут в голову разные большие мысли, такие большие, что целиком в голову не помещаются, приходится просматривать их по фрагментам, а на это нужно время. От того и сидят ученые люди под тополем, долго сидят, не встают. А люди в Ыковке живут только ученые. Об ученых людях после перерыва. Вы слушали передачу на ностальгические темы «Сказки дедушки Потапа».

Вошла медсестра. Та же самая, которая сидела на берегу, русокосая. Коре застонал.

– Вам плохо?

– Лучше уже. Только скучно.

– Зело?

Коре внутренне напрягся.

– Зело скучно? – повторила медсестра.

– Ой, зело. Никакой радости нет от самого Спаса.

– Так Спас только вчера и был. Слава Христу.

– Слава Христу.

Медсестра взяла железный подносик и вышла.

Он заснул рано, с надеждой проснуться ночью, в темноте, когда камера не ощупывает лицо, и все обдумать. Но уже во сне к нему пришла мысль о том, что камеры могут быть и инфракрасными – он поснулся от испуга, что чуть было не пропустил такой очевидной вещи. За ним могут следить и в темноте. Наверняка следят, и слушают тоже. Значит, дыхание должно быть спокойным.

Он лежал, не открывая глаз, и пробовал шевелить ногами. Вначале это было бесполезным занятием – так, словно усилием мысли пытаешься поднять бревно. Но к утру какая-то мелкая мышца начала подергиваться и он точно отметил это движение.

Значит, не все потеряно, не все.

Лишь бы не выдать себя. Они не могут тебя убить до того, как ты перевоплотился, – это бы обошлось им слишком дорого. Значит, они ждут того момента, когда ты станешь другим. Ты сразу выдашь себя, незнакомый с причудами нового мира. Даже если прибора не будет с тобой, они поймут, что ты его успел спрятать, все обыщут и найдут. Если не найдут – то выбьют из тебя признание.

Твое тело слишком большое и рыхлое, чтобы выдерживать настоящую боль. Лишь бы не выдать себя. Я уже знвю этот мир и я уже знаю, что вчера было двадцатое августа. Это немало. Но я не знаю ни одного имени тех людей, которые окружают меня в этом мире. Нужно что-то придумать.

Этой же ночью, уже перед самым рассветом, он слушал через наушники новости со всей планеты. Наушники были залапаны пальцами и разогнуты, так, что удобно сидели на его голове с огромными щеками. Значит, он часто пользовался ими.

Хорошо бы так же просто узнать об остальных своих привычках. Новости со всей планеты. Вся планета ограничивалась одной страной, как он понимал из подтекста.

Новости были странны и содержали много ничего не говорящих цифр. Новости прерывались национальной музыкой или музыкой других стран, выдаваемой за национальную. Больше всего его возмутило исполнение «О соле мио» на старорусский мотив; пели в два голоса и фальшивили ужасно. Пение закончилось аплодисментами.

На следующий день его осмотрели и отвезли на каталке в столовую. Столовая была пуста и так же простреливалась четырьмя глазками следящих камер.

Покормили почти нормальным завтраком. А перед обедом снова вывезли к реке.

– Вы меня простите, – сказала медсестра, – простите за вчерашнее, не усмотрела я.

– Расскажи мне, – сказал Коре, – нет ли у тебя сестры по имени Зина, иль мать твою Зиной звали? Смотрю я на тебя, смотрю, и кажется, что видел похожую на тебя лет пятнадцать назад али двадцать. Такая же красивая была.

– Полно вам! Мать моя была Верой, а нас у нее трое дочерей: Варвара, Софья и я.

– А что ж тебя Зиной не назвали?

– По мне и Степанида хороша. Что ж вы такой толстый и старый ко мне……

И Степанида употребила такое слово, от которого Коре едва не икнул.

– Слава Христу. Задумал я тебя в жены взять. Больно люба ты мне.

– Да когда ж вы такое-то задумали?

– Когда ты меня из реки спасала. Раз спасла, теперь я твой.

– Кому вы нужные, старый, толстый и безногий?

– Молюсь я, чтобы Господь меня излечил. Не знаешь ли ты хорошей иконы чудотворной?

– Тьфу на вас!

– Зря ты. Говорили мне, что в монастыре Блаженной Варвары было чудо.

– Так то врал кто-то вам. В монастыре том давно уж детский приют. Это что-ли тот, который в Орисовке?

– Он самый.

На том разговор прервался.

Этой ночью он снова лежал с закрытыми глазами и снова пробовал шевелиться.

Получалось гораздо лучше. И сердце уже не стучало при попытке приподняться. Душа вживалась в тело и избавляла его от чуждых болезней. Нужно надеяться, что так.

– Есть у меня образок, – сказала Степанида на следующий день, – от подруги достался.

– А где же твоя подруга?

– У подруги голос хороший. Она теперь в хоре поет, в самой столице.

– Покажи мне образок.

– Целуйте.

Он поцеловал нечто маленькое и теплое, протянутое к его губам и, напрягшись, почувствовал, что может встать на ноги. Но он колебался совсем недолго.

– Нет, не могу, прости меня.

– Господь простит, – сказала Степанида зло и ушла под тент, читать книжку.

Только что она выдала себя взглядом. В ее глазах было слишком сильное нетерпение. Совсем не то чувство, с которым ждут чуда. Чего же ты ждал? Чтобы к тебе не приставили шпиона?