Владимир Бровкин - Корова на Луне, Призрак ущелья Анны [Сборник]

Бабки садятся на крыльцо.

Внука же, однако, заинтересовало корыто с водой. Бабка у озера еле-еле оттащила внука от воды; глядя на здоровенную ребятню, пропадающую у озера целыми днями, внук поднял рев.

Кое-как справилась бабка с развоевавшимся внуком.

Как только бабка Марья оттащила внука от корыта, разговор продолжила Крупенчиха.

— Да, — говорит она, — хорошо по гостям, а душа-то все-таки болит, как там, дома-то? Да и к городской жизни я непривычная. Хоть в том же Чаевске у старшего сына. Сидишь на восемнадцатом этаже, как на каланче, точно ангел. А аэропланы того и гляди — за голову заденут. Днем только одно занятие — глядишь с балкона вниз, на улицу, ровно как в пропасть какую, потому как в квартире, кроме телевизора, ни одной живой души Да и тот что пень. Ему ведь ничего не расскажешь. Поговорить-то совсем не с кем. Сын со снохой утром — скок и на работу. И внуков тоже с утра по учреждениям разводят. Внуки-то там нонче, что казенные. Вот и выходит, что только вечером у нас и свиданка. Город, правда, хороший — неплохой город, зря плохого ничего не скажу.

Они меня водили по городу, на базар сводили, и даже удумали в театр сводить. Да ведь кабы я в нем что понимала; скачут как черти в ступке да визжат — это шибко хорошо означает по-нонешнему.

Я им и говорю: «Да за что же тут деньги платить — билет то, поди, не пятак стоит?» «Не пятак», — отвечают. Вот то-то.

«Да за что же, — спрашиваю, — им хорошие деньги платить? Нет, чтобы вышли, да спели как полагается, по людски».

А про магазины, скажу прямо — все есть Всякий фрукт, всякий продукт: мясо, колбаса всех сортов Но ведь все купить надо, что ни кинься: морковочку купи, лучок купи, за головкой чеснока тоже надо в магазин бежать. Конечно, молодым в городе оно, может быть, и ничего, но только нам, старикам, там не слишком понравится. Больно уж суматошно.

И прожила я у Василия ровно две недели.

А уж от него я полетела в иную державу на космическом аэроплане, к дочери Клавдии. Там она нонче у меня проживает. Тоже в городе. Уже двое внуков, квартира хорошая.

— Как же та держава именуется? — любопытствует бабка Марья.

Крупенчиха морщит лоб, но вспомнить никак не может.

По ее грамоте название слишком мудреное.

— Вот леший, — говорит она, — запамятовала, милая моя. Такие названия нонче пошли, что язык поломаешь, а не выговоришь. На конверте где-то был адрес записан. Не то держава та именуется Петунией, не то Плетунией. А то, может, и еще как — памяти-то тоже совсем не стало. Навроде как Петуния-планета.

— А! — с понятием кивает головой бабка Марья; хотя сама бабка Марья за свою жизнь не то что на космическом аэроплане, на простом-то никуда не летала и дальше Белибердянска города никуда не ездила, — вишь вот, страна-то далекая. Чай, поди, и не наша?

— Не наша, не наша, — отвечает Крупенчиха.

— Разговор-то у них тоже, поди, не наш, коли страна не наша. По-каковски хоть говорят-то?

— Да по-разному. Которые по-своему, которые же по-нашему.

— Ну тогда еще ничего, — соглашается бабка Марья — а то, к примеру, с вокзала с того же выйдешь и спросить не знаешь как. Ты им свое, а они по-своему: «Хэрдэ-мэрдэ». Поди, пойми.

Но тут ее внимание от разговора отвлекает внук, который снова стал проявлять повышенный интерес к корыту с водой.

— Юрка, чертенок, да ты отойдешь от воды, окаянный, или нет?! Вот я сейчас прут возьму, вот как возьму!

Внук ретируется от корыта, занявшись поломанной одноногой куклой, валявшейся посреди двора.

— А дочка-то по-ихнему умеет? — возвращается в разговор бабка Марья.

— Умеет, научилась. А как же, уже седьмой год, как живет там. Да так шустро она говорит по-ихнему, что я прямо-таки подивилась.

Удивляется бабка Марья: «Это же надо куда умчалась, вот куда бес затаращил. Мало, знать, места дома. На небеса все кинулись жить. Все норовят подальше от дома, в город да на другую державу. Про свеклу небось никто не вспомнит, что ее полоть нужно. Весь народ нынче на месте не сидит. Совсем не сидит. Вон у Нюрки Татаринцевой сын завербовался, говорят, на какую-то Меркурию — заработки будто там больно уж хорошие. А Матвейкина Ивана взять — вишь, в колхозе не ложилось, на Марсию двинул.

Говорят, что Иван с председателем не поладил, потому на Марсию и уехал. Да ведь только на таких, как он, председателей хороших не напасешься. Якобы там тоже на трактор устроился работать. Приезжал к сестре в отпуск — сжубрился весь. Видать, не впрок жилье-то на Марсии.

А куда там, хвалится: „Я, мол, там живу так, что лучше и не надо. Как я живу — вам такой жизни и вовек не приснится. Денег у меня куры не клюют“. Гляди-ка, дружок, как бы заместо тех курочек жареный петушок не завелся».

Это так бабка Марья про себя думает.

«А Клавка-то Крупенчихина чем лучше? Тоже в девках намоталась. Что уж поминать-то, помолчим уж про то.

Да и за первым-то мужем чего только не было. Прорабатывала такое, что в хорошем кине. Вот и домоталась. Теперь на эту самую Петунию попала. Может быть, дети-то пошли, так маленько одыхалась да одумалась на этой на самой на Плетунии. Да-а, вон она какая нонче пошла, жизнь-то. Беда, да и только, что творится на белом свете».

Про все это думает бабка Марья. Но вслух, понятное дело, не говорит. Болтни что лишнего, да вдруг невпопад.

Нет уж, оборони господь бог от этого.

А что до того, что Крупенчиха свою дочь-то нахваливает, так всякому человеку свое-то положено хвалить. Про свое-то кто худое скажет.

— А не страшно лететь-то было?

— Что ты милая! Думала поначалу-то, так богу душу отдам. Поначалу-то шибко страшно было. А потом как будто вроде бы и ничего.

— И народу в аэроплане не сказать чтобы много. Да культурно все, чисто. Сели мы в этот аэроплан, да и полетели. Я даже забыла, что лечу в небесах. С соседкой разговорилась — к дочери тоже в гости летела. Летим да промеж себя толкуем.

Только я в окошечко возьми да глянь. Глянула, да так вся и обмерла: ночь кругом стоит, все черным-черно; да все это со всех сторон звездочками усыпано. Словно как будто отрубя раструсили кругом. Жуть берет. Где что — ничего не понятно. Думаю про себя: «Как бы не заблудились. Разве поймешь — куда летим-то».

Слава богу, долетели — видимо, летчик парень битый попался, дорогу знал хорошо, потому и не заплутал.

Прилетела, а они меня уже ждут на вокзале. «Мы, — говорят, — ждали, ждали, да уж стали думать, как бы что не случилось — один аэроплан прилетел, другой да третий, Да наконец-то тебя видим».

Да обнимаемся, да целуемся.

Зять бегает, хлопочет. Все «мама» да «мама».

— А какого же обличья там народ?

— Да хороший народ, видный, — отвечает Крупенчиха.

По правде-то сказать, совсем на наш народ народ Петунии не похож. Да только неловко про то Крупенчихе говорить. Первое время Крупенчиху даже оторопь взяла, как приехала. Уж больно чудны люди там. А зять, так тем более рук нет, заместо них какие-то крюки, щупальцами называются, да аж целых шесть штук. А ноги — навроде куриных. Одно человеческое — голос.