Сергей Герасимов - Создатель чудес

– Да, лучше, – сказала она, – и намного хуже. Я не могу смотреть людям в глаза. Что я наговорила вам в прошлый раз?

– Ничего особенного, обычный бред.

На ее лице ничего не отразилось – слова упали и погрузились словно в бездонный омут. Там, в глубине, могло скрываться все что угодно. Поэтому следующая ее фраза будет неожиданной, подумал Вацлав.

– Я решила больше никогда не петь, – сказала Нина.

– Вам стыдно?

– Да.

– Но ведь пение здесь ни при чем.

– Я знаю, но все равно.

– Это смертный грех, Бог не прощает самоубийства, – сказал Вацлав.

– А кто говорит о самоубийстве?

– Вы. Вы собрались убивать себя по частям и для начала выбрали самую лучшую часть.

Она улыбнулась. Не ему, а сама себе.

– Я уже решила.

– Вспомните, вы это делаете не в первый раз.

– В первый. Я всегда любила петь.

– Но отказаться можно не только от этого. Вспомните, как много времени вы тратили в детстве и юности, чтобы научиться тому, от чего вы потом отказались.

Она немного подумала.

– Да, я любила вышивать и рисовать. Но оказалось, что в жизни на это нет времени. Но ведь все это еще не умерло, я смогу ко всему вернуться.

– Это еще хуже – сказал Вацлав. – Уходить стоит только навсегда. Будут проходить годы, вы будете возвращаться к своим полуисчезнувшим талантам снова и снова. Сначала это будут таланты, потом увлечения, потом – чудачества. Над вами будут смеяться, вначале скрываясь, потом – открыто. Но вы ничего не сможете поделать с собой – будет достаточно мелочи, полунамека, чтобы воскресить уродов – духовные обрубки былых талантов. Убийства наполовину не прощаются.

– Спасибо. Я пойду, – сказала Нина.

– Вам уже можно купаться в источнике.

Уходя, она обернулась еще раз.

– Скажите, доктор, зачем вы это делаете?

– Я получаю за это деньги.

– Нет, деньги здесь ни при чем.

– Тогда потому, что у меня есть принципы, – сказал Вацлав. – Это полезная вещь, она поддерживает меня, как арматура.

– Вот как раз принципов мне всегда и не хватало. Меня ничто не поддерживает изнутри. Наверное, я похожа на медузу.

– Нет, на морского ежа.

Она улыбнулась – на этот раз ему.

– Расскажите о каком-нибудь из ваших принципов, вдруг он подойдет и для меня.

Вацлав подумал.

– Кто-то сказал в прошлом веке: если не можешь помочь, то просто пройди мимо. Я бы сказал по-другому: если можешь помочь, то ты не имеешь права пройти мимо. Вам подходит этот принцип?

– Нет. Вы ждете кого-нибудь?

– Кто-нибудь обязательно придет.

– Тогда я ухожу, до свидания.

Она почти уходит, движется к двери, оставляя за собой легкое чувство вины – будто невидимый шлейф – так цветок оставляет запах в воздухе, так весло оставляет след на воде…

В чем я виноват? – подумал Вацлав.

– До свидания, – сказала она.

Если можешь помочь, то не имеешь права пройти мимо, подумал Вацлав, – в сущности, это всего лишь слова. И чем ты можешь помочь, кроме слов?Что значит слово – много или мало? Иногда – ничего, иногда – все. Нужное слово, сказанное в нужный, момент, сильнее лекарств, оно может излечить от чего угодно. И оно же может убивать, оно сильнее оглупевших от безнаказанности полчищ, сильнее термоядерной бомбы. В сущности, убивали ведь всегда не бомбы и не полчища, а слова. Нужные слова в нужное время – посылали людей убивать…

– До свиданья, – снова повторила Нина и вышла.

Что-то особенное было в ее тоне. Те последние слова, после которых женщина становится совершенно чужой. В них упрек – за то, что ты позволил ей стать совершенно чужой и тем самым предал ее. Что это? Нет, это снова только обрывок страницы, по которому невозможно восстановить суть. Когда ты помогаешь человеку понять себя самого, уже в этот момент ты его предаешь, потому что не сможешь помогать ему вечно. Это обязательное предательство – худшая часть твоей работы. Ты позволяешь человеку увидеть бесконечность внутри себя и, однажды увидев эту бесконечность, он будет чувствовать себя пустым, потому что не сможет взять ничего из этой бесконечности. Или сможет взять очень мало – без твоей помощи. Он имеет право тебя любить и имеет право тебя ненавидеть. Любовь и ненависть – два конца одной палки, которой погоняет нас жизнь; иногда палка изгибается в обруч и концы соединяются… Но это тоже только слова, за которыми стоит невыразимое.

Он подошел к окну. За окном все так же падал снег, и все так же шуршал, сползая по стеклам, сбиваясь в маленькие движущиеся холмики, и все так же пусто было в душе. Так становится пустой комната, полная знакомых предметов, когда исчезает один, который ты раньше не замечал. И ты даже не можешь вспомнить, что это было; Нина унесла это с собой.

Вацлав вспомнил мужчину и женщину, целовавшихся вчера под опускающейся занавесью снега. Сейчас они придут сюда.

Он ошибся, Маргарет пришла одна.

Они говорили о смерти ее брата до тех пор, пока Вацлав убедился, что эта тема ее совершенно не волнует.

– Я знаю, что он не был вашим братом, – сказал Вацлав, – но неужели он ничего для вас не значил?

Маргарет поджала губы. У нее были довольно симпатичные губы – полные, подвижные и привлекательные.

– Значит, я ведь его знала много лет.

– Тогда почему вы говорите так безразлично?

Она помолчала.

– Да, я понял, – сказал Вацлав, – вы пришли говорить не о том.

– Да, совсем не о том, я хочу знать…

– Вы хотите знать будущее – все, что касается Тима, его чувств к вам и вашей дальнейшей совместной судьбы.

– Да, вы понимаете…

– Я понимаю все, не нужно объяснять.

– И что же?

Сейчас ее глаза не были бездумны – они выражали так много, что его почти затопило нежностью. Не к ней или к кому-то другому, а нежностью к самому чувству, которое совершенно не соответствует всему остальному пыльному и затхлому миру. Без любви жизнь – будто оправа, из которой вынули камень. И ты замечаешь, вдобавок, что оправа была позолочена только снаружи. А любовь – это камень, который не нуждается в оправе, поэтому она важнее, чем жизнь, и важнее, чем смерть. Это многое извиняет.

Но он не мог сказать ничего утешительного.

– И что же? – спросила она.

– Вы будете вместе, пока будет идти этот снег.

– И только?

– И только.

– Только пока будет идти этот снег, – медленно повторила она. – А потом?

– А потом совсем немного.

– Сколько?

– Несколько часов.

– Несколько – это пять или шесть?

– Не больше двух или трех.

– А если вы ошибаетесь?

Она верила его словам, слова отнимали надежду; она пыталась оставить себе хоть что-нибудь:

– А вдруг снег будет идти долго? Вдруг он не кончится до весны?

– Тогда он засыплет всех нас.

– И мы все погибнем?

– Наверное.

– Как хорошо.