Сергей Герасимов - Змеиный укус

Чтобы унять еще неосевшую злобу, он стал вспоминать о Марине. Его мысли становились все теплее и теплее, и он уже совсем погрузился в них, когда один из парней, идущих навтречу (Александр заметил их только что), протянул руку и шлепнул его по лбу, сбросив в пыль его спортивную шапочку от солнца. Оба парня были дебелыми и могли не бояться случайного одинокого человека. Собственная шутка так развеселила их, что они приостановились, чтобы высмеять из себя лишнее веселье, присели, выставив зады; успокоились; пошли дальше.

Его взгляд упал на толстый отрезок арматурной проволоки, удобно валяющийся под ногами, а потом на две жирные спины, содрогающиеся от радости. Кто и зачем подложил сюда этот прут? Почему в такие минуты рука всегда находит сталь или камень?

– Стоять! А ну сюда! – он не знал, что будет делать в следующую секунду, но рука уже поняла, что нужно делать, потянувшись к железному пруту.

Парни повернули спины, весело ухмыляясь. Александр поднял прут. Пальцы сразу оценили удобную форму ребристой ручки. Металл был теплым. Металл не скользил в ладони. Рука начала свободный замах. У руки была собственная воля, собственное предствавление о жизни, собственная генетическая память о том как обращаться с прутами. Парни, пожалуй, испугались, но улыбки еще не сползли с их лиц. Один из них, более осторожный, стоял чуть сзади.

– Ну ты же не будешь, – начал второй.

Александр размахнулся; металл прошуршал сквозь воздух; звук напоминал короткий выдох сквозь стиснутые зубы. В последний момент включилось сознание, выворачивая кисть кверху; прут прошел чуть выше цели и прогрыз пунктирную рваную полосу на досках забора. Один из парней уже бежал, оглядываясь, другой упал на камни и шарил рукой в широком кармане.

– На, бери.

– Что это? – Александр удивился.

– Как что? Деньги.

Второй вскочил и побежал вслед за первым, нырнул в дыру.

Алексанр уверенным движением швырнул прут через забор. Он вел себя так, будто всю жизнь только и делал, что проламывал головы прохожим. Всех убью, всех!

Как права была та женщина! Он стоял один, посреди пустой дорожки, смяв в кулаке ненужные бумажки. Сознание, которое выключилось на несколько секунд, сейчас было на высоте. Солнце светило так ярко, что все вокруг казалось седым.

Вот он, укус змеи, – подумал Александр, – даже если он смертелен, мне плевать. Могу ли я контролировать себя? (Он поднес ладонь к лицу, сжал и разжал кулак.) Да, могу. Тело подчинялось, хотя все движения были все еще затуманены злобой. Он прошел вдоль забора метров сто и остановился, наблюдая висящее над крышей домика прекрасное фиолетовое цветение дикой яблони. Две ветви цвета свежей крови. Каштаны положили ему на плечи полупрозрачные тени. Он вдыхал красоту, изгоняя из себя злобу. С каждым днем все труднее терпеть. Это – как боль, которая бьет и бьет в одну точку: сначала ты спокоен и полон уверенности (боль, которая бьет в одну точку – в старину такой пыткой сводили с ума), но вот боль пробивает в твоей уверенности отверстие и уверенность начинает вытекать. И ты становишься совсем пустым, ты начинаешь кричать и рваться, громыхая в собственной пустоте, и, в конце концов, разваливаешься на осколки, каждый из которых плавится от боли и извивается, как перерезанный дождевой червь. С каждым днем все труднее терпеть обнаглевшую мразь, которая сжимает вокруг тебя свои кольца. Порядочных людей осталось так мало, что, кажется, живешь на планете негодяев. Когда это подходит слишком близко, ты не выдерживаешь, срываешься, становишься таким же, как они.

– Молодой человек! – перед ним стояла женщина, – молодой человек, помогите мне, пожалуйста, у меня такая маленькая пенсия…

Александр поискал одной рукой в кармане, но ничего не нашел. Злоба уже почти прошла, он хотел помочь этой женщине и было стыдно, что помочь не может. У нее не только маленькая пенсия, у нее интеллигентное лицо и робкий голос привычно порядочного человека. Пожалуй, я преувеличил, думая о планете негодяев.

Порядочные люди просто не видны за спинами остальных. Вскоре я буду встречать нищих, говорящих по-французски: «Мсье, же не манж па си жюр», – и это будет правдой…

Только подходя к станции метро, он заметил, что держит в руке деньги – вот почему женщина просила о помощи. Он выбросил деньги в урну. Милиционер, стоявший невдалеке, взглянул на него с профессиональным подозрением. Александр ужаснулся, почувствовав, как вновь набухла ядом его душа. Если бы милиционер подошел сейчас, то… Слава Богу, не подошел.

Он спустился в метро; в каменном переходе играла музыка, продавали гвоздики. Это именно то, что нужно. Цветок он подарит Катюше, малышка как-то призналась, что больше всего любит гвоздики.

По просторной платформе станции пробежал нищий замазурка лет восьми, пнул ногой конкурентку – взрослую, полупарализованню нищую в красном платке. Та закатила глаза и упала. Маленький отбежал и занялся делом. Он обошел стороной несколько человек, которые выглядели состоятельными, и прилип к бедной старушке.

Именно так и говорил Заратустра: «Я не настолько беден, чтобы подавать милостыню». Бедные подают чаще.

– А где же твоя мама? – спрашивала старушка.

Господи, как глупы бывают люди.

– А мама сгорела, а папа заболел и умер, а из дома прогнали, осталось четверо детей… – заныл малявка, привычно подделывая невесть какой акцент.

Старушка стала доставать деньги.

– Нет, не надо, бабушка, у вас и так мало…

Старушка добавила еще.

Александр отошел на край платформы. Еще немного – и он не выдержал бы.

Нет, никогда здесь не будет нищих, говорящих по-французски – слишком велика конкуренция.

Рядом стала женщина и оперлась на перила, попробовав рукой их прочность.

Заложила ногу за ногу. Еще минута – и я убью ее за эту позу, – подумал Александр, – столкну под поезд. Вот просто так, подойду и столкну. За всех. За них. За себя. Женщина отошла, будто почуяла беду.

Потом он долго ехал темными подземными склепами, бросающими в глаза то гирлянды неуловимо-быстрых фонариков, то слепые провалы с дальними поездами, несущимися навстречу, то просто серые неотчетливые полосы. Змеиный яд осел, как пена в кружке, но не исчез. Александр чувствовал его, глядя на локти перед своим лицом, слыша чужие глупые разговоры, ощущая толчки человеческой массы, продавливающейся к дверям.

Катюша сидела на подоконнике. Невысокие липки у нижних этажей, голые, мокрые и неприятные до сих пор, превратились в волнистые живые холмики – они успели зазеленеть за несколько дней. Дальняя травяная лужайка с грязной дорожкой наискосок на глазах из желтой превращалась в зеленую, покрытую воздушной пеной мыльных шариков. Катюша знала, что это закрываются одуванчики, чувствуя приближение темноты.