В Барсуков - Ярчук — собака-духовидец [Книга о ярчуках]

В несколько минут я был готов и опрометью выбежал на двор. Федор последовал за мною. Около Фомы собралась почти вся дворня, так что я тогда только увидел его и Ярчука, когда она расступилась при моем приближении. Подле низенького мужичка с седым чубом стояла огромная черная собака из породы овчарок; длинные ее космы закрывали ей глаза; около задних ног и на хвосте висели кудлы, сбившиеся войлоком, а на спине, от чесания, образовалась плешина, так что сквозь редкую шерсть просвечивала красноватая кожа. Собака, от сильного зноя и утомления, вывалила язык и тяжело дышала.

Все с каким-то уважением смотрели на ярчука, а Фома стоял гордо, с достоинством, одною рукою опираясь на гирлику [28] Особенного рода длинная палка с крюком на конце, употребляемая гуртовщиками для ловли овец. , пастырский свой посох, а другою гладя верного своего товарища.

Пред собакою поставили миску с водой и принесли несколько кусков хлеба. Я взял один ломоть и подал собаке, но она не стала есть и смотрела на Фому.

— Ешь, Кудла, когда дают, — сказал Фома, потрепав ее по спине.

Кудла схватила хлеб и с жадностью съела.

— Какая разумная! — отозвалось в толпе. — Без спроса не берет.

— Она у меня и поет, — ухмыляясь, проговорил Фома, вытягивая из-за пазухи сопилку [29] Свирель. . Он заиграл, а Кудла, подняв вверх голову и вытянув шею, жалобно завыла. Дворовые собаки страшно взбеленились, наежились и лаяли, но только в отдалении: ни одна не смела приблизиться.

— А! почуяли! — презрительно усмехаясь, сказал Фома. Гавкайте [30] Лайте. себе сколько хотите; Кудлы моей не испугаете!

— Кто же ее испугает, — заметил Фаддей, старый кучер, мнение которого очень уважалось всею дворнею, — когда самого черта задавила!

— Как! — вскричал я. — Черта задавила?

— Да, задавила, — отвечал Фаддей, робко взглянув на Федора, — спросите Фому.

— Расскажи, Фома, голубчик! — завопил я умоляющим голосом.

Фома вопросительно посмотрел на Федора.

— Рассказывай! — решительно сказал дядька. — Нашего паныча не испугаешь.

— Рассказывай, рассказывай! — заговорила нетерпеливо дворня и плотно сдвинулась около Фомы, который, в тысячу первый раз, начал повествование следующим образом:

— Сім рик назад, був у нас коровник Омелько. Знатный був человьяга, тихий, смирний, тильки вже й линивій, з биса. Було в неділю, де коли, зберемся у церьков, дойдемо до Гострои Могили, от він и ляже. Не пійду, каже; далеко, я и тутечки помолюс. И вже що іому не кажи, як не панькай, не поможется, мовчить соби, мов у іого повен рот воды, та тильки сопе [31] Семь лет тому назад, был у нас пастух Омельян. Славный был малый, смирный, тихий, только из рук вон ленив. Бывало, в воскресенье, иногда, соберемся в церковь, дойдем до Вострого Кургана; вот он и ляжет. Не пойду, говорит, далеко, я и тут помолюсь; и что ему ни говори, как ни упрашивай, молчит себе, как будто у него полон рот воды, да только сопит. .

— Вже не знаю, чи от того, що в церьков не ходив, чи от другого чого, тильки трапилась іому така халепа, од якои нехай Бог боронить и ворога — що, якось, чортяка іому в глотку ускочив!! [32] Уж не знаю, от того ли, что в церковь не ходил или от другой причины, только приключилась с ним такая беда, от которой да помилует Бог и врага: каким-то случаем вскочил ему в глотку черт!!

— Черт вскочил в глотку?! — вскрикнул я с изумлением, окинув быстрым взглядом слушателей; но ни на чьем лице не приметил малейшего сомнения, так рассказ Фомы казался вероятным, естественным. — Нет! — продолжал я утвердительно, — это вздор! это невозможно!..

— Невозможно, чтобы черт в глотку вскочил?! — возразил Фаддей, насмешливо взглянув на меня. — Да это для него тьфу!..

— Конечно, тьфу! — повторили многие, а некоторые громко захохотали, до такой степени неверие мое казалось им странным и смешным.

— Да как же он вскочит?! — спросил я, смутясь, видя, что и Федор на стороне общего мнения.

— Очень просто, — отвечал Фаддей с уверенностью. — Если у человека недоброе на уме, вот уж черт от него и близко, а тут, ему на лихо, случится зевнуть, не перекрестится, а чертяка и нырнет ему в глотку, вот так.

Фаддей для ясности икнул, как будто что проглотил.

— Пошел доказывать! — с досадою прервал дядька. — Досказывай! — прибавил он повелительно, обращаясь к Фоме.

— Ну, як ускочив в глотку, — продолжал Фома, — так зараз и почав мордовать Омелька. Було ни с того ни ссіого, вдарить іого об землю, тай почне ломати так, що аж запинится сердечный и посатаніє; з першу не розчовпили добре, що воно таке, тай почали лічити, возили іого в Юдину до шептухи и до лікаря у город; не помоталось, ще гирш стало: було в місяць один раз тильки нівичить іого, а то так разлютовався, що став по два и по три раза мордовать, та ще так, що сердега лежить цілісенький день, мов неживый. От стари люди и стали казать, щоб повезти іого у Коткі до знахарки; тилько що вони до ней привезли, так зараз вона и пізнала, в чим сила; дуже разумна и знающа була бабуся. Ни, каже, тут чоловик ничого не вдіє: нечистій іому в утробу забравсь; треба Бога благати. Зачали атчитувать, харамаркали, служили молебни, акафисти, не помотає — же гирш стає. От стари люди знов стали совитовать повезти іого у Кіев и вже було зовсим зибрались, як тут побачив нечистий, що якось іому припадає не до чмиги: сюди-туди, круть-верть, добре зна, гаспедив сын, що в Кіеві буде іому халепа; нічого робить, узяв, та отразу и задавив Омелька.

Дней з пьять писля Питра, ураньці, підтіхав до нашоі отари прикащик Прокип; гукнув на мене, тай каже: чи знаш, Хомо! Омелько наш дуба дав! Як дав, одвитую-то, нехай іого Бог на тим свити помилує! Так, от за чим я до тебе забіг, знов каже Прокип: сіого дни череду перегнали на колодяжну, и в хаті, где лежить Омелько, зосталась одва тильки Кулина; так щоб ій не так страшно було одній, пійдеш у хутирь на подмогу, постерегти нічью покійника, а завтра пришлю домовину, и усе що треба на поминовеніе. — Ище сонечко высокенько стояло, як я, попрощавшись с хлопцями, потяг собі в хутирь и Кудла увьязалась за мною. Тогди ще не знали ми, що вона була Ярчук, тилькі видно вже було, що не проста, бо як загарчить на яку-небудь собаку, то вона так и гепнется об землю тай дух притаіть, а було завиют волки, то тильки гавкне, зараз и змовкуть, а на низькому мисті николи не лягала, усе або на могили, або на бабаковини (В степях до их населения водилось множество байбаков. И теперь еще, на тех местах, где были их норы, поля испещрены насыпями в аршин вышиною и около трех в диаметр. Степовики называют эти возвышения бабаковинами.), а зуби таки гостри та велики, як у звиряки.

Сонечко сідало, як я прийшов в хутирь. Кулина стояла недалечко от хати и дуже зраднила, як мене побачила. Слава ж Богу, каже, що прийшов, а мині так сумно стало, що хотіла було вже тікать. Дурна, кажу, чого ж ты злякалась? Як чого?!., каже, хиба не знаєш, що нечистий в нім сидить; того і гляди, що в ночі що устане. От таке розказуй, кажу, Омелька й живого було не скоро підіймеш, як ляже, а вона схотила, щоб мертвій устав; коли ж, каже, не своєю силою, а нечистій іосо підійме. Ген, подивись лишень, якій лежить, страшно и глянуть.