Антон Ульянский - Путь колеса [Роман]

Ульянский начал как большой писатель. И было очень горько, что погиб этот человек, не успевший отдохнуть от плена, писавший в полном одиночестве свои превосходные книги. Было горько и оттого, что никогда уже не подует ему в лицо любимый им черноморский ветерок, или, как он ласково и насмешливо говорил, «зефир».

Вот действительно легендарная, неправдоподобная жизнь: сын офицера, служившего в Гатчинском гарнизоне, в 1910 году окончил историко-филологический факультет университета, в 1914 году был призван в ряды армии, в 1915 году в чине прапорщика попал в германский плен. Бежал оттуда, но был задержан в Австрия и возвращен в Германию, откуда снова бежал, и на этот раз удачно.

В России тем временем произошла революция. Владимир Николаевич Свинцов оказался у белых и долго не мог понять, во имя чего и против кого ему предстоит драться, но когда понял, убежал в расположение красных частей, а там его приняли за шпиона и хотели расстрелять. Не успели: в город ворвались белые и расстреляли Свинцова, ставшего потом Ульянским Антоном Григорьевичем (документы свои он уничтожил, заполучив те, что нашел у одного из убитых). Антон Григорьевич выполз из могилы: три пули попали ему в грудь и только несерьезно ранили, а могила была засыпана спешно и едва-едва. Три километра полз Ульянский и добрался до красных, и здесь наконец судьба его более или менее устроилась: его вылечили и сделали кашеваром. После этого ему пришлось быть санитаром, переписчиком в штабе, переводчиком на допросах на Северном фронте.

Я познакомился с Ульянским в начале 1923 года, он служил делопроизводителем в Фонетическом институте иностранных языков, на Невском. Ульянский обрадован был тем, что в лице моем нашел человека, у которого есть родители, есть квартира, даже отдельная комната, — всего этого он не имел: вечером и ночью он писал за тем столом, за которым работал днем на службе. Почти ежедневно он приходил теперь ко мне и работал в одной из трех комнат нашей квартиры, а если они почему-либо были заняты, писал в кухне. И в 1924 году он получил премию за рассказ «Возвращение» на конкурсе журнала «Красная нива». Вскоре вышла книга его рассказов «В плену», спустя два года вторая — «Пришедшие издалека», за нею третья, четвертая. Незадолго до смерти он написал фантастическую повесть «Путь колеса», ее выпустило Издательство писателей в Ленинграде.

Скромный, абсолютно не умевший, да и не желавший заботиться о себе, Антон Григорьевич в течение двух лет жил в Доме литератора на Карповке, но не в комнате и не в кухне, а в бывшей кладовке на площадке лестницы между первым и вторым этажами. И здесь, на этой «жилплощади» размером в два квадратных метра, где помещались только раскладушка и табурет, Ульянский приступил к генеральной своей работе — к написанию истории бывшего Путиловского завода.

Не помню, каким образом ему удалось получить комнату на Тучковой набережной — чудесную, большую, светлую… В квартире имелись телефон, ванна; соседями оказались милые, добрые люди. Словом, живи и работай, но… от дома до «Красного путиловца» (так назывался завод в начале тридцатых годов) очень далеко, дорога туда и обратно отнимала ежедневно не менее двух с половиной часов. И вот Ульянский решил обменять свою великолепную комнату. Случай вскоре представился: неподалеку от завода жил человек, которому очень нужно было перебраться на Васильевский остров, и как раз подле Тучкова моста.

— Но само собой, вы не захотите меняться со мною, — сказал этот человек Ульянскому. — Я живу в плохонькой комнатушке, она меньше вашей вдвое, меня нет электричества, нет ванны и телефона, а у вас удобства. Окно моей комнаты выходит на помойку!

— Все это не помеха, — отозвался Ульянский. — Маленькая комната лучше большой. А то, что дом деревянный, и совсем хорошо. Идемте оформлять обмен, дорогой товарищ!

В бюро по обмену не хотели давать ордер ни Ульянскому, ни тому, кто намерен был въехать в его комнату.

— Сколько взяли за обмен? — не без ехидства спросили Ульянского в бюро. — Ну кто вам поверит, что вы ни рубля не взяли за свою комнату! Тысчонку хотя бы взяли, а? Взяли тысчонку? Больше?

Антон Григорьевич обидчиво развел руками и дал честное слово, что за обмен не взял и копейки.

— Меня удивляет, что кто-то не хочет пустить меня жить рядом с заводом, с которым я связан вот уже больше года, — с заводом, где меня знает не менее пятисот человек.

— Очень приятно и интересно, — сказали на это Ульянскому, — но мы имеем в виду вполне естественный поступок: вам дают гнилое яблоко, вы же за него платите сто рублей десятью золотыми монетами. Не дадим ордера, тут налицо самое откровенное жульничество, неприкрытая спекуляция. Будьте здоровы!

Пришлось вмешаться Союзу писателей и Совету Московско-Нарвского района. Ордер все же был выдан. Меня и моих родных Ульянский пригласил на новоселье.

О том, насколько популярен был Антон Григорьевич в районе своего нового места жительства, свидетельствует такой случай. Как-то мы с Антоном Григорьевичем вышли из ворот его дома и направились в сторону Нарвских ворот. Каждые двадцать-тридцать секунд кто-нибудь из идущих навстречу окликал моего друга:

— Товарищу Ульянскому почтение!

— Товарищу писателю привет!

— Друг Антоша, — доносилось с противоположной стороны, — что не заходишь?

— Жди во вторник! — отзывался Ульянский. — Ровно и семь! Как из пушки!

— Антоше привет и почтение! — слышалось где-то сбоку. — Завтра у меня именины, помнишь? Приходи, и чтобы непременно! Не то смертельно обидишь!

Его знала и любила вся Нарвская застава. Ульянский ходил на именины, крестины, свадьбы, похороны, его приглашали к больным, советовались с ним по самым пустяшным поводам, он был посвящаем в тайны семейств — тех именно, о которых он повествовал в истории завода.

В 1934 году в помещении Союза писателей состоялся вечер, посвященный истории фабрик и заводов. Главы из своих рукописей читали Шкапская, Щеглов и пишущий эти строки (мне была поручена часть работы по истории завода имени Карла Маркса, что на Выборгской стороне). Антон Григорьевич тоже должен был читать, но ввиду крайней его стеснительности написанные им главы читала Шкапская.

Аудитория была немногочисленна, человек тридцать — тридцать пять. Рядом с Марией Михайловной Шкапской, читавшей душевно и просто, сидел Ульянский. Аудитория слушала, что называется, раскрыв рты: написанное было великолепно во всех отношениях, это была высокая проза большого художника. Среди слушателей было несколько старых путиловцев, они прерывали чтение восхищенными репликами.

Шкапская читала два часа, а когда закончила, мы встали и принялись аплодировать. Ульянский обеими руками отмахивался: