Айзек Азимов - Через солнечную сторону

Пирксу казалось, что он куда-то проваливается. Все вокруг отвергало его, отбрасывало — как в рассказе По "Колодец и маятник", где мертвые стены миллиметр за миллиметром сжимаются вокруг беззащитного узника, подталкивая его к пропасти… Что может быть беззащитней, чем беззащитность болезни, которая настигла кого-то, и именно поэтому его теперь ожидает подлый удар из-за угла? Что может быть подлей, чем такая подлость?

Бросить это дело? И молчать? Конечно, это было бы легче всего! Никто и не додумался бы, что у него в руках были все нити. После очередной катастрофы они сами нападут на след. Однажды начавшись, следствие в конце концов доберется до Корнелиуса и…

Но если это так и есть, если он не спасет старого командира даже своим молчанием, тогда он не имеет права молчать. Больше Пиркс ни о чем уже не думал, потому что начал действовать, словно избавившись от всяких сомнении.

Внизу было пусто; только в кабине лазерной связи сидел дежурный техник. Пиркс написал на бланке адрес: "Земля, США, Бостон, Корпорация "Синтроникс", Уоррену Корнелиусу".

В тексте депеши было всего четыре слова: "Thou Art the Man". [4] "Ты еси сотворивший сие!" — фраза, которой (якобы устами жертвы) изобличается убийца в одноименном рассказе К своей подписи Пиркс добавил: "Член комиссии по расследованию причин катастрофы "Ариэля". Место отправления депеши: Марс, Агатодемон". Это было все. Он вернулся в комнату Романи и заперся там. Кто-то стучался потом в дверь, слышались голоса, но Пиркс не подавал признаков жизни. Он нуждался в одиночестве, потому что начались душевные терзания, как он и предвидел. С этим уж ничего нельзя было поделать.

Поздней ночью он стал читать Скиапарелли, чтобы не представлять себе по сотне раз во всевозможных вариантах, как Корнелиус, приподняв полуседые щетинистые брови, берет телеграмму со штемпелем "Марс", как разворачивает шелестящую бумагу и отодвигает ее от дальнозорких глаз. Пиркс читал, не понимая ни слова, а когда перелистывал страницу, его охватывало безмерное удивление, смешанное с каким-то ребяческим огорчением: "Неужели же это я? Я — я смог такое сделать?!"

Сомневаться не приходилось: Корнелиус попался в ловушку, как мышь; у него не оставалось свободного пространства, какого-то зазора для хотя бы малейших уверток; ситуация так сложилась, что не допускала уверток; поэтому он своим заостренным четким почерком набросал на листке бумаги несколько фраз, поясняя, что он действовал без злого умысла, но вину целиком принимает на себя, подписался и в три часа тридцать минут утра — через четыре часа после получения депеши — выстрелил себе в рот. В его записке не было ни слова о болезни, ни малейшей попытки самооправдания — ничего. Он словно бы одобрил поступок Пиркса лишь постольку, поскольку он помогал спасению "Анабиса", и решил принять участие в этом спасении — но больше ни в чем. Словно бы выразил Пирксу и деловое одобрение, и одновременно полнейшее презрение за коварно нанесенный удар.

Возможно, впрочем, что Пиркс ошибался…

Хоть это и выглядит несоразмерно событиям, Пиркса очень угнетал театрально-напыщенный стиль, в котором ему пришлось действовать. Он одолел Корнелиуса, пустив в ход Эдгара По и вообще действуя в стиле Эдгара По, хотя стиль этот претил ему, казался фальшивым; Пиркс полагал, что труп, окровавленным пальцем указывающий на убийцу, не отражает подлинного ужаса бытия. По его наблюдениям, ужас бытия проявлялся обычно в злобных издевках, а не в романтических сценах. Сопутствовал он и размышлениям Пиркса о том, как изменилась роль Марса в жизни людей по сравнению с предыдущей эпохой. Из недосягаемого красноватого пятнышка на ночном небе, демонстрирующего полупонятные следы деятельности Иного Разума, Марс превратился в плацдарм обычной земной жизни, то есть изнурительной борьбы со стихией, закулисных политических сделок и всяческих интриг; он стал миром удручающих вихрей и пыльных бурь, вдребезги разбитых ракет и хаотической путаницы; местом, откуда можно было не только полюбоваться поэтически-голубым огоньком Земли, но и нанести смертельный удар человеку, живущему на Земле. Безупречный полуфантастический Марс давнишней ареографии исчез, оставив на память о себе лишь эти звучащие как формулы, как заклятия алхимиков греко-латинские названия мест, по которым теперь топали тяжелые башмаки. Безвозвратно утонула за горизонтом эпоха высоких теоретических споров и только в момент гибели явила свой истинный облик — мечты, которая питается своей неосуществимостью. Остался Марс реальный — с утомительной работой, экономическими расчетами и такими вот грязно-серыми рассветами, как тот, в который Пиркс появился в зале заседаний комиссии и представил свои доводы.

Перевод А. Громовой

Перспектива застрять на Марсе не слишком огорчила Мэрилин, во всяком случае поначалу. Она жила в пустыне, неподалеку от места, которое после неудачной посадки "Андромеды" стали называть посадочной площадкой. И когда инженеры сказали, что из-за ограниченных средств обслуживания ремонт продлится по меньшей мере месяца три, а вернее даже четыре, Мэрилин тоже не удивилась. Самое удивительное, что пассажиры "Андромеды" отделались только порядочной встряской.

Мэрилин не забеспокоилась и тогда, когда ей объяснили, что в соответствии с простейшими правилами астронавтики "Андромеда" не сможет стартовать раньше чем через восемь месяцев, когда Земля займет более благоприятное положение. Но Мэрилин несколько встревожилась, поняв, что у нее будет ребенок. Марс не казался самым подходящим местом для рождения ребенка.

Вообще-то Марс ее удивил. Когда Франклину Годэлпину через несколько месяцев после свадьбы предложили работу по освоению территорий "Джэсон майнинг корпорейшн", именно Мэрилин уговорила мужа взять эту работу. Она интуитивно чувствовала, что люди, которые будут первыми на Марсе, в дальнейшем займут там видные места. О самом Марсе, судя по фотографиям, у нее сложилось невысокое мнение. Но она хотела, чтобы ее муж занял видное место, и желала быть рядом с ним. Поскольку разум и сердце были у Франклина в разладе, жена могла перетянуть и туда, и сюда. Но она встала на сторону разума по двум причинам. Во-первых, она опасалась, как бы муж из-за любви к ней не упустил такого случая, а что касается второй причины, приведем собственные слова Мэрилин:

— Милый, если мы собираемся заводить детей, я хочу дать им все, что мы можем. Тебя я люблю всегда, каким бы ты ни был, но ради детей я хотела бы, чтобы ты стал большим человеком.

Она настояла, чтобы Франклин принял предложение и взял ее с собой. Мэрилин считала, что она обязана устроить мужа с максимальными удобствами, насколько позволяют суровые условия Марса, а затем собиралась ближайшим кораблем вернуться на Землю. Это должно было занять четыре недели по земному счету. Но ближайшим кораблем и в то же время последним в этой фазе противостояния была "Андромеда".