Исай Лукодьянов - Плеск звездных морей. Очень далекий Тартесс

— Только, друг мой, никому не говорите, что я угостил вас, — ведь напиток личный королевский. Впрочем, как хотите, мне–то все равно.

Хайме кивнул Басилио и ступил на ступеньку, но тот вдруг окликнул его.

— Я в море… Тебя просил… Забыть нет, — сказал московит и, по обыкновению, добавил непонятное.

— Помню, помню, Басилио, — сказал Хайме. — Возьму тебя в море. Только не знаю, почему ты… Мы поплывем далеко. От твоей родины далеко, понимаешь?

— Понимал, — не сразу ответил московит, тоскливо глядя светлыми глазами на дверной проем. — Здесь тоже далеко. Море — лучше… Много дорог…

Хайме повел своего друга, дуна Дьего, в дом. Из гостиной доносились звуки клавесина. Вот они умолкли, дверь приоткрылась, высунулся любопытный нос Росалии. Дун Дьего улыбнулся ей. Росалия прыснула, скрылась.

Друзья поднялись наверх, в комнату Хайме.

— Истинная обитель моряка, — сказал дун Дьего, сбрасывая мокрый от дождя плащ и разглядывая убранство комнаты. — Это и есть ваша таинственная рыбка?

— Нет, — со смехом отвечал Хайме. — Это, друг мой, астролябия. А компассо я храню здесь.

Отпер он заветный ящик и за дружеской беседой показал он дуну Дьего портуланы и компассо, и другие инструменты, по которым скоро, скоро, да, теперь совсем уж скоро он проложит путь далекий белокрылой каравелле на просторах океана.

— Заходите, дун Альвареш, прошу вас, — приветливо сказал герцог Серредина — Буда, поднимаясь навстречу министру финансов.

— Вы, как всегда, заняты работой, — сказал дун Альвареш, оглядывая стол первого министра, на котором лежали два–три пергамента.

— Дела, дорогой дун Альвареш, дела! На севере ламарский отряд, нарушив перемирие, вторгся в пределы Кастеллонии. Убиты три или четыре латника, порублена оливковая роща, сожжены десятка два или три крестьянских хижин. Потери в общем, невелики, но я испытываю сильнейшее опасение, что нам не избежать новой войны, если только ее не предупредит энциклика его святейшества папы.

— Печально, ваше сиятельство, — без особого интереса отозвался дун Альвареш. — Не представляю, где взять денег для войны.

— В том–то и дело! Затем я и пригласил вас, дун Альвареш. — Герцог взял со стола пилку, принялся подравнивать ногти. — Но вначале расскажите мне о вчерашнем петушином бое.

Министр финансов оживился. Тряся толстыми щеками, начал рассказывать, не упуская подробностей, раскатисто хохоча в наиболее интересных местах. Герцог посмеивался. Отставив руку, издали разглядывал ногти.

— Прекрасно, дун Альвареш, прекрасно, — сказал он. — И тот петух пал мертвым –да, это прекрасно. Однако возвращаюсь к делу. Скажу без околичностей, сеньор: я встревожен экспедицией, снаряженной к Островам пряностей. У нас не хватает денег даже для небольшой войны с Ламаррой, не говоря уже о большой войне. Его величество сердится, что корона ему тесна, — а у нас не хватает золота даже для новой короны! — Герцог патетически возвысил голос. — И вот в такое трудное для державы время мы тратим столько двойных круидоров на весьма, я бы сказал, сомнительное предприятие.

— Половину расходов несут Падильо и Кучильо, — счел нужным напомнить дун Альвареш.

— Но остается вторая половина, — со значением сказал герцог.

Дун Альвареш смотрел на него сонным неподвижным взглядом.

— Нет никакой уверенности, что экспедиция не затеряется в безбрежном океане, — продолжал герцог. — Я говорил с дуном Байлароте. Он, конечно, превосходный моряк, но, между нами, не очень умен. Он тоже предпочел бы не забираться далеко в океан. Гиблое это дело, дун Альвареш.

Неподвижный взгляд министра финансов по–прежнему ничего не выражал, и герцог с некоторым раздражением произнес:

— Я вижу, вы не любите утруждать себя… Ну, хорошо. Скажите, дун Альвареш, хотели бы вы, чтобы ваши деньги, вложенные в экспедицию, выбросили в море?

— Нет, ваша светлость, — напряженным голосом ответил министр.

— Вот видите. Я внес пай несколько больших размеров и, разумеется, тоже не хочу, чтобы мои деньги пропали в угоду авантюрному плану.

— Но его величество сам заинтересован…

— Понимаю ваши сомнения, дун Альвареш. Его величество… н‑не всегда прислушивается к советам. Тем многосложнее и значительнее наша задача. Нам, людям здравомыслящим и пекущимся о государственных интересах, нужно убедить его величество отменить экспедицию.

Дун Альвареш сосредоточенно накручивал перчатку на палец.

— Прежде всего, — продолжал герцог, — следует унять кое–каких крикунов, распространяющих беспокойство. Скажу вам по строгому секрету, дун Альвареш. Я располагаю сведениями о предосудительном поведении графа до Заборра. Боюсь, что карьера этого выскочки закончится печальным для него образом. И тогда, естественно, никто более не станет слушать его сына, этого юного наглеца, который кричит повсюду, что знает дорогу к Островам пряностей… Что с вами, сеньор? — спросил герцог, видя, что дун Альвареш взмок и вытирает скомканной перчаткой потное лицо.

— Ни–ничего, ваша светлость, — чуть слышно проблеял министр финансов.

В то самое время, когда в кабинете первого министра происходил этот разговор, ничего не подозревавший дун Абрахам, граф до Заборра, отдавал распоряжения кухонной челяди относительно королевского ужина. Он вдумчиво нюхал коровью тушу, пощипывая бородку.

Мясник деликатно кашлянул, сказал негромко:

— Третьего дня зарезал, ваше сиятельство. Уже нет той свежести…

— Помолчи, — сказал дун Абрахам. — Мясо проперчить и потушить целиком. Поднимешься ко мне за перцем, Лоэш.

Он покинул кухню, предоставив мяснику и поварам судачить о необычной щедрости, с которой в последнее время тратил перец прижимистый хранитель королевского стола.

Во дворе дуну Абрахаму повстречался алхимик Иеронимус и так далее — все равно никто бы не смог выговорить его фамилий, да и, по правде говоря, дун Абрахам сомневался в их истинности. Никак не отъестся немец, так и тянет его поближе к кухне. Недешево обходится казне ученый алхимик. Впрочем, может быть, он в конце концов сделает для его величества золото. Для чего–то ведь и наука нужна.

— Все никак не могу вспомнить, дун Херонимо, как называется ваша философия, — сказал дун Абрахам, обменявшись с немцем приветствиями. — Помните, вы говорили? Высшие истины заперты, как пиво в вашей кружке.

— О! — сказал алхимик, растягивая в улыбке сухожилия, из которых состояло его лицо. — Вам оч–чень хороший память, дун Абрахам. Наш философия называль герметическая. Это — от имя Гермеса Трисмегиста, трижды величайшего.

— Герметическая, — повторил дун Абрахам. Он вдруг развеселился. — А знаете, я тоже кое–что закупорил. Самую истинную истину запер я в сосуде, дун Херонимо. Чем я не алхимик, а?