Евгений Гуляковский - Сезон туманов (сборник)

Они очутились в небольшом цилиндрическом помещении метров семь в поперечнике с совершенно гладкими, уходящими вверх стенами. Пол, устланный пушистыми шкурами, был заставлен блюдами с плодами и местными яствами. Стояли кувшины с соком и брагой. Тут и там тускло светились оранжевые плоды, освещая странную, почти нереальную картину окружающего. Окон не было, лишь узкие, в ладонь шириной, щели связывали с внешним миром их новое жилище. Или темницу? Ротанов заметил, что рука его спутницы слегка дрожит. Он провел по ее волосам, едва коснувшись их торопливым движением, как гладят маленьких детей, чтобы их успокоить. Ни слова не было сказано с той самой минуты, как он услышал ее сбивчивый шепот у священного источника.

– Интересно, как долго мы здесь пробудем? – спросил он, осмотревшись.

– Совсем недолго, только до полуночной зари.

Ее рука снова вздрогнула, и он не стал спрашивать, что случится потом. По местному времени до этой самой «полуночной зари» оставалось не больше двух часов. Он осторожно отпустил ее руку, шагнул к щели, заменявшей окно, приподнялся на цыпочки и выглянул наружу. Перед ним внизу раскинулся весь остров. Если бы не полумрак, он бы, наверное, смог отсюда рассмотреть побережье.

– Больше всего я боялась, что ты не послушаешься меня. Я просила тебя не шутить с будущим, которого ты не знаешь.

– Да, я помню. Именно поэтому я предоставил право выбора тебе первой. Ты ведь тоже могла отказаться.

Она отрицательно покачала головой.

– Для меня выбор был определен судьбой.

– И все же ты могла отказаться, ведь могла? Ну скажи, могла?

Он заметил, как дрогнули ее плечи.

– Тогда здесь вместо меня оказалась бы другая женщина. Ты не должен был этого делать, Ротанов.

Несмотря на темную вуаль покрывала, несмотря на то, что он по-прежнему не видел ее лица, он понял, как сильно было ее волнение. Голос стал глуше, и снова чуть заметно дрогнули плечи. Стоило рисковать. Стоило проделать все это хотя бы ради того, чтобы узнать, чего она так боится.

Медленно и осторожно Ротанов обошел по кругу все их небольшое помещение. Он старался не упустить ни малейшей детали. Невеселое место. Похоже на крепость. Только осаждающим сюда не добраться. Он вновь подошел к щели, заменявшей окно, и поразился толщине стен. Не меньше двух метров. Очевидно, снаружи стены сложены из тех же грубо отесанных глыб, только здесь есть штукатурка… Неожиданно это открытие заинтересовало его. Почему внизу в храме штукатурки не было, а здесь она была? Он попробовал ковырнуть стену осколком сосуда, валявшимся на полу. Стена оказалась твердой. Обожженная глина не оставила на ней даже царапины. Цемент? Во всяком случае, что-то не менее твердое… И кому-то было нужно сделать здесь гладкие стены, именно изнутри.

Чем внимательней Ротанов осматривал помещение, тем меньше оно ему нравилось. Не видно ни единой щели, ему пришлось нагнуться, чтобы обнаружить место, где сошлись плотно подогнанные глыбы, закрывавшие вход.

– Отсюда не выйти, но и сюда не так-то просто войти. Как именно они собираются тебя похищать?

– Давай не будем говорить об этом. И не будем думать. Ты все равно ничего не сможешь сделать. У нас осталось мало времени, стоит ли тратить его на бессмысленные теперь вопросы? Отсюда никто никогда не возвращался. Не вернемся и мы.

Впервые он по-настоящему почувствовал, насколько серьезна ее уверенность в безысходности их положения. Это был не страх, не женская боязнь неизвестной опасности. В ее голосе слышалась спокойная уверенность и безнадежная горечь. И он невольно подумал, сколько же мужества нужно этой женщине, чтобы так держаться.

– Ты можешь съесть что-нибудь или выпить. Здесь много вкусных плодов. Вот, например, плод глада, он очень ароматен, попробуй.

Ротанов отрицательно покачал головой. Во рту у него все горело после сока священной таны. Очевидно, он содержал какие-то возбуждающие, наркотические вещества. Ротанов чувствовал легкое головокружение и теплую волну, распространявшуюся по всему телу. Ему было знакомо это состояние, оно обычно наступало после приема стимуляторов, и он знал, что сумеет держать себя под контролем, какая бы сильная доза ни оказалась в соке.

– Скажи, а на твоей родине, когда мужчина выбирает себе женщину, у вас тоже бывает обряд, скрепляющий этот выбор?

– У нас выбор всегда взаимен. А обряд… Что ж, пожалуй, это можно назвать обрядом. Мы рисуем наши имена в большой красивой книге.

– И ты уже рисовал там свое имя?

– Нет. Не приходилось.

– Значит, я первая твоя женщина?

Ротанов почувствовал, что настала пора объясниться, расставить все по своим местам. Но он медлил, боялся начать, понимая, что своим объяснением скорей всего оскорбит ее, и не мог поступить иначе.

– Я ведь не успел узнать тебя как следует, я даже не видел твоего лица. У нас выбор не бывает таким скоропалительным. В моей стране мужчина и женщина сначала знакомятся, долгое время дружат друг с другом, иногда эта дружба переходит во что-то большее, и, лишь убедившись в этом…

Он замолчал, чувствуя, что постепенно вязнет в болоте бессмысленных слов и что сказанного уже не вернешь назад. Она долго молчала. И вдруг заговорила как будто совсем о другом.

– Хочешь знать, почему существует обычай, запрещающий открывать мне лицо?

Он молча кивнул.

– Я говорила тебе, что в обычаях бореев много рационального. А этот помогает мужчине, после того, как он останется один, не вспоминать лица той, которая его выбрала. Чтобы для него встреча не стала слишком значительной, чтобы некого было вспоминать. Чтобы навсегда, на всю жизнь, во всех твоих последующих знакомствах, «которые» могут перейти во что-то большее", ты вспоминал меня лишь как «Ту, которая не имела лица», не имела права даже на твою память.

Ротанов чувствовал мучительный стыд и не находил слов, чтобы возразить ей.

И вдруг медленным, спокойным движением она сняла серебряный обруч вместе с темной вуалью, закрывавшей ее лицо. Волосы водопадом рассыпались по плечам, открывая высокий лоб, может быть, чуть слишком высокий, нос слегка вздернутый и, кажется, усыпанный веснушками, хотя в этом он не был уверен, и огромные синие глаза… Тысячи лет на его родной планете отделяли от него эту индивидуальную, слишком уж личную красоту. Смешение рас, смешение стилей и как следствие этого неизбежная унификация сначала одежды, а затем и эталонов женской красоты. Нет, она не казалась ему красивой, но почему же тогда как зачарованный не мог он отвести взгляд от ее лица, словно заглянул в родник с чистой водой, увидал в нем русалку и не отрываясь все пил и пил из этого родника чистую холодную воду. А она не отводила глаз, смотрела на него сурово и строго, словно ни секунды не сомневалась ни в себе, ни в том, какое впечатление произведет на него, словно знала заранее, что наказание за его чрезмерную и неуместную гордость будет действенным и суровым.