Евгений Гуляковский - Сезон туманов (сборник)

- Ты себя не вини. Это я так решила. Решила, что так будет лучше. Они тоже не виноваты. Они не знали, что человеку, кроме пищи и воздуха, нужно что-то еще. Они и сейчас не совсем понимают нас. Я думала, что буду с тобой еще несколько дней, что сумею тебя защитить, помочь. Но все получилось иначе. Я верю: ты сумеешь справиться с пришедшей бедой, найдешь выход, они тоже тебе верят... Не вини их за мой уход. Вообще не вини за все, что случилось со мной. Они лишь подарили мне несколько месяцев дополнительной жизни. За это время я успела узнать и полюбить тебя... Не их вина, что продолжения быть не могло. Они не предвидели такого конца. Потому что это все наше, человеческое, вряд ли они понимают, что такое любовь... Поцелуй меня... - вдруг попросила Веста. Я крепко стиснул ее в объятиях и прижался к ее холодным твердым губам. В это мгновение потеряло значение все, что разделило нас в наш последний день. Только ее самой уже не было со мной больше.

К намеченному месту я добрался глубокой ночью. Целый день, укрывшись в придорожном лесу, я ждал, пока стемнеет. С воздуха машина была видна как на ладони. Уничтожив вертолет, я фактически объявил войну вооруженным силам страны и вряд ли мог рассчитывать на снисхождение. Я и не надеялся на него, твердо решив добраться до намеченного места. Добраться во что бы то ни стало. Меня искали на пути к столице, а я повернул обратно, к городу, возможно, это мне помогло.

С момента гибели Весты все мои поступки противоречили обычной человеческой логике, и тем не менее они не казались мне странными. Почему-то я был уверен, что именно этого хотела бы и сама Веста. Словно у нее еще могли быть какие-то желания... Наконец, в сумерках, крадучись, с потушенными фарами, мне удалось выбраться на заброшенную дорогу, ведущую к морю.

Через некоторое время я остановил машину. Мне не понадобилось ничего искать. Я не смог бы объяснить почему, просто знал, что это здесь, что ехать дальше не надо. Я приткнул машину к самому обрыву, отыскал фонарик и осторожно, словно боялся причинить ей боль, взял на руки тело Весты. Оно было легким и странно податливым. Прошло уже много часов, но трупного окоченения так и не наступило. Ни на что не надеясь, я проверил еще раз пульс и дыхание. Их не было. Их не было уже давно, с того момента, когда она говорила со мной в последний раз.

Я зажег фонарик и медленно начал спускаться с обрыва. И вдруг подумал: "Что-то я забыл. Что-то очень важное... Ах, да, пробы, пробы, из-за которых все началось. Веста просила меня вернуть их, а я решил проверить, на чьей она стороне..."

Все, что я могу теперь сделать, - выполнить ее последнюю просьбу. Я вернулся к машине, вынул из чемодана контейнер. Потом снова взял ее на руки. Тело Весты не казалось мне тяжелым. Я вообще не замечал ее веса. Хотя тропинка шла круто вниз, я лишь крепче прижимал ее к себе и не чувствовал почти ничего - ни страха, ни отвращения, ни боли. Ничего не осталось, только деловитая сосредоточенность. Наверно, именно она помогает людям справиться с большим горем. Интенсивная деятельность, связанная со сложными обрядами похорон, призвана отвлекать людей от причины, ее вызвавшей. Я спустился с обрыва. Тропинка кончилась, упершись в узкую полосу песчаного пляжа. Здесь сразу же, буквально в нескольких метрах от берега, начиналась большая глубина. Я вошел в море по пояс, не замечая холодных прикосновений черной морской воды. Волн не было. Море казалось чистым и гладким. Сюда, к берегу, из города не долетало ни звука. Только где-то очень далеко и печально два раза прогудела сирена буксира. Я осторожно опустил Весту в воду и разжал руки. Я даже не посмел поцеловать ее еще раз на прощание. Вода сразу же сомкнулась над ее лицом, и течение легко понесло ее прочь от берега, туда, где начиналась глубина. В луче своего фонарика еще минуту-другую я мог различить сквозь темный слой воды бледное пятно ее лица, потом оно исчезло. Больше ничего не было видно ни на поверхности моря, ни в его глубине. Я подумал: "Море подарило мне Весту и теперь забрало ее обратно". И еще я подумал, что Весты нет, а все ее слова и мысли живы в памяти и будут со мной всегда, до самого конца. Веста сказала: "Ты теперь останешься один со всем этим..." В темноте, не зажигая фонаря, я нащупал крышку, отвернул ее и опрокинул контейнер. Тихо, почти без всплеска, море приняло свою частичку. Не этого ли они добивались там, в своей темной глубине? Если так, то они достигли успеха. Посмотрев последний раз в черную непроницаемую воду, я повернулся и медленно пошел обратно, наверх, туда, где слышались трели полицейских свистков, и вспыхивали мигающие фонари патрульных машин. Погоня в конце концов настигла меня, но сейчас это уже не имело значения. Больше я не собирался от них скрываться. Начав подъем, я задержался в последний раз. Нащупал в кармане пиджака коробку излучателя, достал его и, широко размахнувшись, бросил в море. "Забирайте все, - подумал я спокойно. - Наши человеческие дела мы будем решать по-своему".

Поднимался я медленно. Обрыв в этом месте был очень крутым, да и торопиться мне не хотелось. Наверху поднялась суматоха. Там скопилось штук десять машин. Установили даже мегафон и что-то вроде прожекторной установки. Очевидно, они придали слишком большое значение истории с вертолетом и теперь явно переоценивали мою персону.

Вполне возможно, они начнут стрелять прежде, чем я поднимусь наверх. Обстановка накалена до предела. После того как я простился с Вестой, мной овладело полное безразличие ко всему происходящему вокруг. Все же я испытывал некоторую горечь от мысли, что люди устраивают на меня облаву, как на какого-то чужака... "А ты и есть чужак. Кажется, все-таки случилось то, чего они добивались. Ты очутился по другую сторону барьера, во вражеском лагере, хотя и не хотел этого..." Эта мысль отрезвила меня. Во всяком случае, прогнала сонное безразличие, с которым я поднимался навстречу наведенным на меня автоматам.

- Сдавайтесь! - надрывался мегафон наверху. - Ваше положение совершенно безнадежно, вы окружены! Поднимите руки!

"Дурацкое требование, - с раздражением подумал я. - Могли бы понять, что идти по такому крутому склону с поднятыми руками невозможно". Я продолжал подниматься. С каждым моим шагом обстановка накалялась все больше. Каждую секунду мог прозвучать выстрел. У стоявших за чертой света людей нервы могли не выдержать растущего напряжения. Оно уже ощущалось почти физически. Голос говорившего в мегафон человека сорвался, а стоявшие у обрыва автоматчики при моем приближении попятились, стараясь сохранить дистанцию. Я вышел на ровное место и стоял теперь прямо перед ними, в двадцати шагах. Нас разделяла только граница света и темноты. Прожектор бил мне в лицо, слепил и словно бы отделял от людей некой реальной, физически ощутимой стеной.