Иван Ефремов - Туманность Андромеды. Час Быка

Я вовсе не хочу сказать, что обладаю каким-то сверхъестественным даром «предвидения». Просто мне хочется отчетливее пояснить, что именно своеобразная поэзия науки, романтика смелого научного поиска, дерзания руководили мной в моих первых литературных опытах. Должен признаться, что, написав эти рассказы, я вначале и не помышлял всерьез о литературной профессии. Но случилось так, что «рассказы о необыкновенном» прочитал А. Толстой (это было за несколько недель до его смерти, когда писатель уже лежал в больнице). Рассказы Толстому понравились. Особенно, помнится, при встрече со мной он одобрительно отозвался о той «правдоподобности необычайного», которую он почувствовал в них. Встреча с автором «Аэлиты» и «Петра Первого», писателем, которого я так любил и который серьезно оценил мои первые опыты, поддерживала меня в дальнейшей работе. Я стал и дальше пробовать свои силы в этом трудном, но увлекательном жанре – научной фантастике.

Мысль о полете человека в космос, на иные галактики, занимала меня давно, задолго до того, как первый советский спутник вышел на свою орбиту, показав всему миру реальность давней человеческой мечты о путешествии на другие миры и планеты. Однако более реальные очертания эта мысль обрела примерно лет десять назад. Я тогда прочел подряд десятка полтора-два романов современных западных, главным образом американских, фантастов. После этого у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных.

Таким образом, подтолкнули меня к осуществлению давнего замысла побуждения чисто полемические. Всей этой фантастике, проникнутой мотивами гибели человечества в результате опустошительной борьбы миров или идеями защиты капитализма, охватившего будто бы всю Галактику на сотни тысяч лет, я хотел противопоставить мысль о дружеском контакте между различными космическими цивилизациями. Так родилась и созрела тема «Великого Кольца» (как я намеревался вначале назвать роман). Но постепенно в процессе работы над книгой главным объектом изображения сделался человек будущего. Я почувствовал, что не могу перебросить мост к другим галактикам, пока сам не пойму, каким же станет завтрашний человек Земли, каковы будут его помыслы, стремления, идеалы. Может быть, поэтому первоначальное, слишком обязывающее заглавие как-то само собой отодвинулось и на его место явилось другое, более подходящее – «Туманность Андромеды». Оно тоже символизировало тот межгалактический контакт, мысль о котором была мне так дорога, но давало больший простор, не связывало меня.

Должен сказать, что в этом романе я впервые сосредоточил главное внимание на человеке, на характерах своих героев. В первых рассказах меня занимали только сами научные гипотезы, положенные в их основу, и динамика, действие, приключения. Я с детства интересовался приключенческими произведениями, и когда сам занялся литературой, то считал, что в своих рассказах основным должен сделать действие, динамику и фон, достаточно экзотический, отобранный из окружающей нас природы в каких-то редких, случайных комбинациях (у меня, как ученого и путешественника, были для этого богатые возможности). В первых рассказах главный упор делался на необыкновенное в природе, сам же человек казался мне вполне обыкновенным. Пожалуй, только в некоторых из них – как «Катти Сарк», «Путями старых горняков» – я заинтересовался необыкновенным человеческим умением. Именно эта линия получила свое дальнейшее развитие в романе «На краю Ойкумены», где я впервые обратился к сложной для меня фигуре художника-эллина, а затем в «Звездных кораблях», в которых вплотную затрагивались вопросы творческого труда ученого и пришлось более серьезно размышлять над психологией, внутренним миром героев.

Читая переводную фантастику, я как в кривом зеркале увидел собственные свои просчеты, убедился на наглядных примерах, чем грозит писателю отказ от изображения характеров, уход в «чистую сюжетику». Фантастика превращается в таком случае в бездумное развлекательство. Я окончательно понял, что в новом романе главное место должен занять человек, а фантастика будет лишь «фоном» для постановки социальных и философских проблем. И тут передо мной встал целый ряд вопросов, в которых надо было самому как следует разобраться, прежде чем садиться писать…

Еще в пору занятий наукой я выработал в себе привычку фиксировать те проблемы и гипотезы, которые занимали, волновали меня. У меня существовали специальные блокноты, которые я в шутку называл «премудрыми тетрадями». В них делались различные пометки, наброски для памяти.

Когда появился интерес к литературе, круг вопросов, занимавших меня, естественно, расширился, что сказалось и на характере моих записей: они стали более подробными. Если раньше одной «премудрой тетради» мне хватало на несколько лет, то теперь я исписывал их две-три за год. Я заносил в них литературные идеи, но не просто «голую мысль», а ряд деталей, фактов, сведений, группировавшихся вокруг какого-то стержня.

Когда, например, я обдумывал «На краю Ойкумены», то брал на заметку множество сведений по истории древней Греции, любопытные подробности, факты об Африке, о культуре Египта и т. п. Где-то я, скажем, вычитал, что цвет воды в Красном море при закате такой-то – заношу в тетрадь. Попадется мне в книге интересная подробность: у древних греков бранным считалось выражение «Пошел к воронам!», соответствующее современному «Иди к черту!» – беру его на заметку. Из специальной, справочной литературы я старался извлечь разные интересные сведения. Но использовал я их в своих книгах иначе, чем, например, Жюль Верн. Если герои Ж. Верна проходили мимо гигантского баобаба, то автор прямо принимался описывать его высоту, сообщал, каков обхват ствола и т. п. Мне же казалось, что более важно выделить в том же дереве какую-то конкретную деталь, которая поможет лучше, выразительнее охарактеризовать среду, всю обстановку, окружающую героя. Моей главной задачей было воссоздать реальный мир в зримых деталях, не прибегая к популяризации и описательству. Другое дело, что мне, может быть, не всегда удавалось удачно разрешить эту задачу.

Особенно много записей появилось в моих «премудрых тетрадях», когда обдумывалась «Туманность Андромеды». Меня интересовали вопросы передовой современной науки самого широкого профиля и преимущественно тех отраслей, которые я знал хуже: физики, химии, медицины и т. п. Несколько лет я внимательно следил за всем, что в этих науках происходило. Нужно было понять, над какими вопросами бьется мысль современных биологов, астрономов, физиков…