Сергей Павлов - Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты

Меф привстал на руках, подтянул непослушные ноги и, преодолев дурноту, устроился полусидя на мягкой спинке опрокинутого кресла. Чтоб лицом к Жив–здорову. Звон Распирал черепную коробку, на глаза то и дело падали темные шторки — точь–в–точь как у куклы с электроморгалками. Омерзительное самочувствие. Отменно выжат. Как прошедший через соковыжималку лимон… После Мертвой Тишины обычная нормальная тишина кажется невыносимо звонкой. Не стоит обращать внимания, звенеть будет долго.

Юс Элдер сидел в ложементе штурмана, откуда недавно поднялся Андрей. Привычно потирая запястья, смотрел другу в глаза. Спокойный, доброжелательный взгляд. Будто бы это самая заурядная штука — являться после того, как тебя уже нет, садиться в кресло на час–полтора и спокойно смотреть… “Может, действительно я редкостный психопат? — подумал Аганн. — С небывало феноменальной способностью к зрительным галлюцинациям?..”

Старая мысль. Старая и бесплодная, как пустой орех.

Ну до чего же они все–таки внешне похожи — десантник “Лунной радуги” и пилот “Байкала”! Сходство на уровне мистики, жуть берет. Правда, Юс выглядит старше. А в остальном — одинаковая комплекция, одинаковые волосы, даже прическа… не говоря уже об одинаковых чертах лица. Тобольский — портрет тридцатилетнего Элдера. И что интересно, у обоих в лицах симпатично отсутствует выражение гипертрофированной мужественности и бычьего упрямства, зачастую свойственное людям сильной воли и атлетического сложения. Нестандартную мягкость весьма очевидной мужской красоте Элдера и Тобольского придавали, должно быть, ямочки на щеках и приятная линия подбородка. И шрамы на левых щеках почти одинаковые… А по характеру это разные люди. Тобольский спокойнее Элдера, более рационален, более самолюбив и, пожалуй, с признаками замкнутости и высокомерия. Далеко не каждый капитан десантного рейдера может похвастать такой осанкой, как у Андрея, и не каждый командир военизированного крейсера МУКБОПа имеет подобную выправку. Общаться с Тобольским сложно. Никогда не заведет разговор первым — сидит в кресле прямо и молча, как Будда, и смотрит как–то особенно, словно ему известно нечто такое, чего не знает никто. Нет, Юс был проще. С ним всегда было легко и ясно… А собственно, почему “было”? Юс и теперь все чувствует и понимает. Говорить только вот не умеет — отвечает мимикой, жестами. И почти никогда не встает из кресла или ложемента. Но так даже лучше. Так не видно, насколько в проигрыше теперь его былой богатырский рост. Но тут уже ничего не поделаешь, это зависит от заурядно–среднего роста матрицы…

— Салют, Юс, — прошептал Меф в звенящую тишину.

Ответный кивок.

— Мне приятно смотреть на тебя, — сказал Меф чуть громче (отменная была сегодня встряска, голос сел). — Ты замечательно выглядишь. Цвет лица и… в общем…

Визитер странно взглянул куда–то поверх его головы и не ответил ни улыбкой, ни жестом. Сегодня на удивление все не так, как прежде… “А почему я, собственно, решил, что его развлекает моя болтовня?” — впервые пришло Мефу в голову. И еще он подумал, что, беседуя с Жив–здоровом, с одной стороны, терзает себя, с другой — защищается от молчания, которое при таких экзотических обстоятельствах куда тяжелее словесной пытки. Впрочем, терзать себя он привык.

— Ты не меняешься, Юс. И я почти не старею, но меня и “Анарду” сняли с межпланетных линий… Ты мне простил?

Жив–здоров перестал потирать запястья, выпрямился.

— Я — нет, — сказал Меф. — Я себе не простил.

По напряженному взгляду и поджатым губам визитера он понял, что этого никак не следовало говорить.

— Нет–нет, — заторопился он, — я не ищу сочувствия. Просто минутная слабость. Наболело. Годы идут, а привыкнуть… когда ты приходишь вот так и молчишь… Впрочем, нет, не о том я хотел… Не знаю, может, для меня настало время подводить кое–какие итоги? Перед собой, перед людьми. Перед вами…

— Не надо, дружище, — тихо сказал Жив–здоров.

Меф замер с открытым ртом. Послышалось? Проклятый звон!

— Ты не виноват ни в чем, — внятно добавил Элдер. — Это скажут и все остальные. Я пришел не один.

Рискуя свалиться, Меф встал и в полуобморочном состоянии поднял кресло, отодвинул в сторону. В глазах потемнело. Он ощупью опустился, вернее, рухнул в чашу надутого воздухом сиденья и некоторое время ничего не видел и ничего, кроме звона, не слышал. Потом дурнота немного развеялась, и он увидел всех. Рамон Джанелла, Николай Асеев, Аб Накаяма, Леонид Михайлов, Мстислав Бакулин… Невеселое это было зрелище.

Наверное, они поздоровались с ним раньше и теперь стояли и смотрели на него (лишь Мстислав сидел в пилот–ложементе — нога на ногу, кулаки на колене). Все в блестящих псевдокостюмах и абсолютно одинакового роста… Прежнему своему облику полностью соответствовал только Аб Накаяма. Поджарые Мстислав и Рамон были заметно короче прежних себя. В этом смысле хуже всего обстояли дела у Асеева, Михайлова и Элдера. Меф с трудом проглотил что–то мешавшее в горле. Изощренно шаржированные экс–гиганты, карманные Геркулесы… Он впервые видел их вот так — всех сразу — и чувствовал, как в глазах накипает жгучая слеза жалости, стыда, унижения. И ненависти. Не колеблясь растоптал бы производителей этого жуткого и в то же время утонченного издевательства над людьми — живыми и мертвыми. Незлобивый по сути своей, он десять лет вынашивал идею мщения зеркальноголовым (производители жестоких чудес представлялись ему почему–то зеркальноголовыми) и ради этой идеи готов был на все. Но годы шли, и надежду встретить в Пространстве воображаемых зеркальноголовых сменило в конце концов подозрение, что он наивно одухотворяет какой–то замысловатый природный процесс. Другими словами, ненависть его была безадресной, нелепой. Мстить было некому. И вот сегодня опять накатило. До жгучей мути в глазах, до обессиливающего бешенства. Но снова безадресно и нелепо… Будь оно проклято, это аморфное Нечто!..

Придавленный в кресле тяжелой слабостью, Меф слышал сквозь звон в ушах чей–то знакомый басистый голос. Он видел, что Николай Асеев смотрит на него. Глубоко сидящие глаза, крупный с залысинами лоб, шевелятся губы… Он слышал слова, но их смысл проскальзывал мимо сознания. Знакомо скрещенные на груди мускулистые руки, такие могучие в прошлом… Он не мог разобрать ни слова, однако по направлению взглядов Асеева и других понял, что речь шла о нем. Это заставило его мобилизовать свою волю, сосредоточиться. Он почувствовал, как что–то сдвинулось в голове — будто перекатился на новое место гладкий металлический шар. И как только “шар” перекатился, он разобрал последнее асеевское:

— …Поэтому я так считаю.