Сергей Павлов - Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты

Раздеваясь в экипировочной, он услышал характерный свист родной “семерки”. “Потапов вернулся”, — пояснил он Фролову. Инструктор молча взглянул на него. Вбежал Олег, снимая шлем на ходу, и прямо с порога: “Ну, как первый полет?” — “Последний, — ответил Фролов. — Хотел тут неделю в вашей Каменке понырять — не вышло”. У Потапова вытянулось лицо. Фролов добавил: “Ты прав, его надо брать”. Олег просиял: “Ну, Андрюха!.. Я что говорил?! Самородок!” — “Стоп! Ты ему этим голову не забивай. У меня таких самородков в молодежной группе желторотого курса… знаешь сколько?” — “Радоваться должен”. — “А я и так радуюсь изо всех сил. И больше всего — перед встречей с родителями каждого самородка”. — “Надевай, Боря, свою парадную форму и топай. Ты лицо официальное, тебя бить не станут”. — “Спасибо, успокоил. Да, кстати… В полеты больше его не бери. Я запрещаю. Сложно потом переучивать”. Фролов перекинул полотенце через плечо, сунул под мышку ласты и, уходя, бросил виновнику этого разговора: “Салют, курсант!” Виновник, несколько ошарашенный происходящим, ляпнул: “Салют, Второй!” Олег с треском расстегнул на себе комбинезон. “Ты вот что, парень… Называй его командиром. Он теперь у тебя командир”. — “Я буду называть его Борисом Аркадьевичем”. — “Видишь ли, я еще не Отелло, а ты уже не Дездемона. Уловил?”

Вечером того же дня на улице Садовой поселка зверофермы в доме Тобольских царила тихая паника. После каждой фразы Фролова отец вскакивал с кресла, нервно прохаживался по гостиной и все твердил: “Ты только не волнуйся, Татьяна, последнее слово за нами”. Мать сидела неестественно прямо и, не замечая, что любимая ее белая оренбургская шаль соскальзывает на пол, молча переводила напряженный взгляд с отца на Бориса Аркадьевича и обратно. Фролов был великолепен в светлой парадной форме пилота с изображением головы орла на рукаве и эмблемой УОКСа на левой стороне груди (в центре голубого пятиугольника — пятиконечная звезда с золотым солнцем, в лучах которого парил альбатрос). Вложив кассету в приемник демонстратора стереотелевизионной стены, Борис Аркадьевич пил компот и давал пояснения кадрам из жизни Иркутского летно–технического вуза. Жизнь прославленного вуза была многогранной. На язвительные реплики отца Фролов отвечал обезоруживающе мягкой улыбкой, поддакивал: “Ну разумеется, судьба сына в ваших руках!” — и продолжал гнуть свое. А если в репликах начинали проскальзывать агрессивные нотки, искусно менял тему. Интересовался в основном проблемами пушного звероводства, обнаруживая при этом редкостную для авиатора эрудированность (недаром битых три часа выпытывал у своего подопечного подробности о занятиях родителей). Не обошлось без конфуза: кивнув на чучело ондатры, Борис Аркадьевич застенчиво признался, что бобров обожает с раннего детства. “Впрочем… — сделал он попытку сманеврировать, заметив отрицательно–сигнальный жест подопечного, — впрочем, я э-э… без очков. Это, кажется, выдра? — И окончательно угробил удобную тему дополнением: — Великолепный экземпляр пушной фауны!” Сигнализацию отец увидел в зеркале — сигнальщику было предложено “погулять в саду, пока беседуют взрослые”.

Провожая Фролова к взятому напрокат у начальника базы роскошному элекару, он услышал от Бориса Аркадьевича: “Думаю, все будет в порядке”. — “И я так думаю. Я своих родителей знаю…” Фролов посмотрел на него, забросил подаренное отцом чучело ондатры на заднее сиденье, сел за руль. Низ подставки чучела “украшала” ядовито–зеленая надпись: “Знатоку пушной фауны на память”. “Это что!.. — проговорил Фролов. — В аналогичных обстоятельствах навязали мне как–то в подарок роботронный буфет–самоход. Куда ни выйду — этот проклятый ящик за мной своим ходом… Решил я его утопить. Столкнул в Ангару — уплыл он. А потом случился у нас пикник на реке, по течению ниже. Вошел я в тайгу сухостоину для костра завалить, и вдруг откуда ни возьмись мой “утопленник”! Ступоходы мхом обросли, ящик — поганками. “Привет, — говорю, — кикимора болотная!” Он голос узнал, обрадовался да как припустит за мной, гремя посудой… Так что я из–за вашего брата в переплеты и посерьезнее сегодняшнего попадал. Я не в претензии, была бы польза. Ну… до встречи в Иркутске?” — “До встречи!” — “Салют, курсант!” — “Салют, Борис Аркадьевич!”

Да, своих родителей он знал и на расширенном семейно–родственном совете не очень–то волновался. Дядя Степан, брат отца, инженер–генетик, недоумевал: “Ничего не понимаю. В нашем роду, насколько я могу припомнить, авиаторов не было!..” Тетя Аня, жена дяди Степана и сестра матери, специалист по бытовой роботронике, все понимала, кроме одного: “Мне одно неясно: кто позволяет руководству Иркутского вуза эксплуатировать потенциалы детской романтики?” Мать безмолвствовала. Ей, школьной учительнице, все было ясно с самого начала: сын покидает родительский дом… “Не наступайте вы ему на ноги! — кипятилась Ольга. — Пусть идет своей дорогой. Свернуть заставите — он возненавидит здесь все и вся, попомните мое слово. Из любви к авиации он же меня, сестру родную, можно сказать, чуть замуж не выдал за курносого Потапова!” — “Прекрасная была бы партия, — сказал дядя Степан, но тут же съежился под Ольгиным взглядом. — Ну ладно, Оленька, ладно. Ты у нас человек взрослый, самостоятельный”. — “А ты, Андрей, — спросил отец, — тоже мнишь себя самостоятельным, взрослым?” — “Нет еще…” — “И сочтешь себя обязанным подчиниться решению семейного совета?” — “Да. Но я не буду обязан считать неправильное решение правильным”. — “Где логика?” — “Отец, ты мне рассказывал, что наши предки — тобольские казаки. Помнишь?” — “Да. Ну и что?” — “А то, что казаки с детства учились верховой езде, с малых лет хорошо владели оружием, парусом, веслами”. — “Теперь иные времена. Парни твоего возраста прежде всего должны овладевать знаниями”. — “Овладевать знаниями меня приглашают в летно–инженерный вуз”. — “Не рано ли?..” — “Овладевать знаниями?” — “Я имею в виду: не рано ли ты выбрал профессию?” — “Вспомни свое детство, о котором ты мне рассказывал”. — “Ну, знаешь… детская возня с животными — это совсем не то, чем я сейчас занимаюсь как профессионал. А ведь ты — в свои–то четырнадцать лет! — уже пилотируешь турболеты!” — “Отец, а кто тебе говорил, что будущая моя профессия — пилотировать турболеты?” — “Н-не понял…” — “Я буду пилотировать космические корабли!”

Этот день запомнился ему на всю жизнь. “Слышала, Таня, ответ сына?” — спросил отец. “Ответ не мальчика, но мужа…” — сказала мама и вдруг заплакала. Все оцепенели. Раньше никто не видел ее плачущей. Он бросился к ней, обнял, но не мог произнести ни слова — перехватило горло. “Ничего, Андрюшенька, это я так… — Мама улыбнулась сквозь слезы. — Очень внезапно ты повзрослел. Мы с отцом не успели к этому подготовиться, извини…” — “А не слишком ли, Таня? — Отец поднял бровь. — Мы, давшие ему жизнь, должны перед ним извиняться?..” — “Должны. И за себя, и за всех дающих жизнь, которые судят о жизни как о предмете. А она ведь явление, Вася!” Отец так и замер — с поднятой бровью. Мама выпрямилась, машинально поправила белую шаль на плече. “Муж мой любезный… В нашем скворечнике вырос орленок. Мы не поняли этого и предлагаем ему ловить мошек вокруг зверофермы. А он уже в небе”. — “Выходит, Танечка, мы и предлагать ему теперь ничего не смеем?” — “Орлы мух не ловят, Вася!”