Роза Сергазиева - 2012. Точка возврата

— Правильно, — остановилась в центре комнаты Лена. — А если блок снять?

— Разве такое возможно?, — изумился я.

— Есть препарат для лечения больных, страдающих амнезией, — Лена достала из кармана ампулу с синими значками на стекле.

— Сыворотка памяти!, — тут же придумал название Андрей.

— Можно сказать и так, — согласно кивнула Карева. — Понадобится какое-то время, чтобы разобраться с составом компонентов, вероятно, что-то добавить, чтобы в дальнейшем предотвратить или минимизировать побочные эффекты, и главное — правильно определить объем вводимой жидкости. Потом я сделаю инъекцию каждому из нас троих.

— А Лиля, Вадим, Ирма?, — заволновался Ерофеев. — Разве они к нам не присоединятся?

— Препарат не безвреден, — резонно заметила Лена. — Зачем рисковать здоровьем друзей и близких?

— Но укол не решит проблему, — мой энтузиазм, с которым я начинал слушать Лену, постепенно угас. — 21-е декабря все равно не наступит.

— Мы — единственные на Земле, — Лена спрятала ампулу обратно в карман, — кто знает про "испорченную пластинку". И сейчас мы не способны ничего изменить, даже предупредить людей о том, что случится, не можем.

— Нам никто не поверит, — поддержал Лену художник.

— Но зато, после сыворотки памяти, очутившись на двадцать лет назад, мы, в отличие от шести миллиардов землян, будем понимать, что с нами произошло. И иметь в запасе целых два десятилетия, чтобы, во-первых, выяснить…

— …какого события дожидались индейцы, — перебил Андрей, — перед тем как выбить последнюю дату на календаре, какая сила сможет вернуть планету в реальное время.

— И соответственно что-то предпринять, — подвела итог Лена. — Значит, вы согласны?

— А есть другие варианты?, — задал риторический вопрос я".

"15 декабря.

Лена снова собрала нас в лаборатории. Карева приготовила окончательный состав сыворотки памяти. На столе лежал маленький металлический пенал.

— Я рассчитала дозу препарата для каждого отдельно, у нас ведь разный объем памяти, различные генетические характеристики, — Лена выдвинула крышку — в мягкой поролоновой подложке были утоплены три одноразовых шприца, наполненные прозрачной жидкостью. — Укол, — Карева отогнула воротник блузки и ткнула пальцем справа, ниже шеи, — лучше сделать сюда, прямо в ключицу. Тяжелых побочных эффектов не обещаю. Но в первое время придется нелегко.

— Превратимся в лунатиков или заведем знакомства с призраками?, — грустно пошутил я.

— Мозг начнет сопротивляться сыворотке, — строго посмотрела на меня ученая дама. — Не знаю точно, каким образом, ведь клинические испытания препарат не проходил. Могу лишь предположить, что станут сниться перекрестные сны, продолжение сегодняшней действительности, потому что неблокированная память захочет автоматически генерировать логические цепочки старой жизни. Возникнет путаница: где реальность, а где ночное видение. Не исключены галлюцинации. Но постепенно мозг приспособится, новая входящая информация стабилизирует деятельность нервных клеток.

— Почему нужно делать уколы каждому дома?, — повертел в руках предназначенный ему шприц Андрей. — Может, встретимся здесь через четыре дня? Чтобы быть вместе?

— Она предоставляет нам шанс передумать, — похлопал я художника по плечу, взял свою порцию сыворотки памяти и покинул лабораторию.

Через четыре дня!".

"19 декабря

Итак, завтра 20 декабря. Завораживающее, загадочное и самое страшное для человечества сочетание цифр — 20.12. 2012.

Лена утверждает, что после сыворотки памяти мозг придет в замешательство. Готов ли я к столь тяжким испытаниям? Может быть, станет легче, если как-то себя об этом предупредить? Хорошо бы оставить дневник в таком месте, чтобы я смог его быстро обнаружить.

Погодите-ка: Борисенко-младший что-то рассказывал про пространственно-временные лакуны. Антошка еще похвастался бабушкиной картиной. А что если и вправду "Мальчик с зайцем" проваливается в такие ямки? Невероятно звучит? Да все, что произойдет завтра, звучит нереально. К тому же других идей у меня в любом случае нет.

Снял картину со стены, осмотрел — нет, сюда дневник никак не спрятать. Места маловато. Если только использовать картину для первоначальной подсказки. Например, маленькую записку скотчем я вполне прилеплю к раме. Никто и не обратит внимания, зато я в какой-то момент шершавость обязательно замечу, ведь постоянно утыкаюсь в картину, когда говорю по телефону.

Отлично получилось! Ну, а сам дневник отвезу на дачу — погода, правда, противная, утром выпал мокрый снег, быстро растаял, под ногами грязища, но, ничего, надену ботинки-вездеходы. Положу блокнот в дорожный сундучок на чердаке. Вдруг повезет, и я смогу книжицу в другом времени найти, прочитать, а значит, и быстрее адаптироваться к новым условиям.

Вернусь с дачи домой, перед сном обниму Лилю и Антошку ( Зойку поцеловать не удастся, она переехала к Михаилу ). Возьму сыворотку и расположусь в гостиной ( кстати, Андрей уговорил Лену, они сегодняшний вечер проведут вместе ). Сделаю инъекцию, и стану ждать завтрашний день.

И будь, что будет!".

Лукошкин захлопнул дневник. Значит явь — вовсе не реальность, а сон? А то, что он считал долгим сном, на самом деле действительность?

Бред! Как такое может быть? Опять столько вопросов!

— Но, по крайне мере на один я сейчас знаю ответ, — вслух произнес Лукошкин. — С Аркадием и Юлей ничего страшного не случилось. Получается, что они еще… не родились!

И Егор неестественно громко захохотал, чтобы скрыть подступающий к горлу страх безумия.

Ночь тянулась бесконечно.

Звездно-черная, утомительно беспокойная.

Неизбежный признак старости. Если раньше жрец, как любой другой мужчина его племени, спал по ночам и бодрствовал днем, то постепенно сутки разбились на равные части. Открыв глаза на рассвете, медленно проведя обряд омовения и так же неспешно позавтракав, в полдень Икшефтус отдыхал, потом вновь занимался делами и опять устраивался на ложе. Так же проходила и ночь: короткие промежутки забытья чередовались с такими же по длительности периодами бессонницы. Но если днем Икшефтус хорохорился и обязательно гулял в лабиринтах пирамиды, то с наступлением темноты, то и дело, просыпаясь, большей частью сидел на набитом высохшей соломой тюфяке и терпеливо ждал, когда усталость сомкнет веки. За многие годы он привык к ночным бдениям и даже находил в них преимущество: по крайней мере, с неба спускалась прохлада, и дышалось чуть легче.