Анна Семироль - Азиль

Идиллию нарушает стук в дверь. Деликатный, негромкий — но Акеми откуда-то знает, что в тот момент, когда незваный гость обозначил себя, день прекратил быть добрым. Рене вскакивает, быстро натягивает штаны, бросает Акеми одну из своих сорочек и спешит к входной двери. Девушка облачается в рубашку, вдыхая пропитавший ткань запах хозяина, приводит кровать в идеальный вид и прислушивается.

— Здорово, Шаман, — слышится из кухни низкий мужской голос. — Не помешаю?

— Проходи.

Тяжёлые шаги приближаются. Акеми в замешательстве прячется в душевую.

— Плохие новости, — мрачно объявляет гость. — Моих ребят около Ядра разогнали полицаи. А сегодня ночью в шестом секторе выловили всех узкоглазых. Руководил облавой лично Советник Каро.

— Та-а-ак… — тянет Рене, и Акеми чудится торжество в его голосе. — Заработало. Народ шумит?

— Шумит, куда он денется.

— Из твоей сотни никто не пострадал?

— Нет, все действовали слаженно, рассосались очень быстро. За исключением мелких царапин и пары синяков, повреждений нет.

Акеми хмурится, пытаясь уловить суть диалога. Ей пока ясно только одно: в её родном секторе власти устроили массовые аресты. И это всё из-за неё. Пока она тут прохлаждается в неге и роскоши, несколько маленьких японских семей арестованы. Девушка прижимается спиной к влажной стене. И снова её охватывает гнетущее чувство вины — как в ту ночь, когда забрали отца и Кейко.

«Что я могла сделать? Что изменило бы моё вмешательство? Будь я там, вышло бы всё иначе?» — спрашивает себя Акеми. И не находит ответа.

— Если бы я сдалась, это спасло бы их? — шёпотом спрашивает она внезапно возникшего перед ней Клермона.

— Первое: не реветь при гостях. Второе: нет, не спасло бы. О ком бы ты ни говорила, — строго чеканит Рене. И тянет её за руку: — Выходи, не прячься.

Она покорно идёт за ним, вытирая слёзы тыльной стороной руки. Гость — немолодой, лысеющий крепкий мужчина — лежит, по-хозяйски развалившись на кровати, и смотрит на Акеми разочарованно.

— Шаман, это твоя очередная Мишель? — интересуется визитёр.

— Знакомься, Акеми: это Тибо Будро. Он замечательный художник и потрясающий воображение хам, — бодро сообщает Рене. — Работает на одну из газет, приносит нам свежие новости. Тибо, это Акеми Дарэ Ка.

— Угу. Та самая, — понимающе кивает Тибо, рассматривая девушку. — А выглядит как твоя очередная Мишель. И одета так же.

Акеми мгновенно вскипает. Сжимает кулаки, собирая пальцы, как на днях учил её Рене. Поднимает на насмешника презрительный взгляд. Клермон становится за её спиной, обнимает за плечи.

— Дорогой мой друг, то, как она одета, тебя совершенно не касается. Акеми, переоденься на кухне. И взбодрись. Пора представить тебя семье.

Если лечь животом на парапет крыши высотки и посмотреть вниз, мир изменится. Он потеряет привычный размер, обретёт новую форму и станет недосягаем, как странный сон. Люди станут похожими на крошки хлеба, рассыпанные по столу. Исчезнут голоса, лица, необходимость смотреть под ноги из страха наступить на ярко-голубой кристалл Льда. Останется дыхание фабрик, плоская сетка улиц, напоминающая линии на ладони, и единственный цвет — желтовато-серый с вариациями оттенков. Летом весь Третий круг покрыт пылью, она повсюду. Даже здесь, на крыше. Отец Ксавье говорил, что весь мёртвый мир теперь такой — пыльный и лишённый цвета.

Жиль бросает ещё один взгляд на вечереющий город, осторожно сползает с щербатого парапета и ложится на спину, раскинув руки крестом. Мир внизу перестаёт существовать, остаётся лишь огромное небо, расчерченное изогнутыми линиями конструкций Купола. Жиль знает, что на самом деле эти линии — толстенные металлические балки, в которые встроены фильтры, очищающие воздух от диоксида азота. Если прислушаться, можно услышать, как Купол тихонько гудит, выполняя свою работу.

«Он действует по принципу зонта: чем ближе ты к центру, тем лучше зонт защищает тебя от дождя. А по краям защита слабее, ты намокаешь, хоть и находишься под зонтом. Так же и Купол: воздух проникает в город не только через систему очистки в балках, потому в Третьем круге он содержит солидную примесь диоксида азота. Людям приходится носить фильтры, чтобы гем в их крови не разрушался», — звучит в голове голос священника.

Полтора года назад Жиль на себе прочувствовал, каково находиться вне Купола без защиты. Они попали в шторм на «Проныре» и вернулись на десять часов позже запланированного. К тому моменту фильтры у всей команды исчерпали резерв и гнали в лёгкие неочищенный воздух. Жиль плохо помнит, как они сошли на берег. Страшно болела голова, перед глазами плыли тёмные пятна и точки, сердце колотилось в груди, то замирая, то разгоняясь заново. Их всех тогда на три дня заперли в госпитале, кололи уколы, давали дышать воздухом из баллонов. Жиль поправлялся хуже всех, и за ним ухаживала Акеми. Бледная, с синяками под глазами, она тогда показалась Жилю сказочно красивой.

«Она всегда красивая. Когда злится, когда плачет, когда серьёзна, — с тоской думает Жиль, глядя сквозь пальцы на диск солнца, клонящийся к закату. — Кейко тоже была красивой, но Акеми — настоящая. Настолько, что я её вижу, даже когда она далеко. Только глаза закрыть — и вот она. Даже больно становится».

Жиль закрывает ладонью шрамы на лице, пытается улыбнуться.

— У т-тебя всё б-бу-удет хорошо, — сообщает он невидимой Акеми. — И родятся к-красивые дети. В-вот так вот.

Вдох обрывается на середине, превращаясь во всхлипывание — протяжное, детское. Жиль зажимает себе рот, катается по крыше в пыли. Вездесущие мелкие камешки обдирают плечи и кисти рук, грязь скрипит на зубах. Нет, не легче. Жиль встаёт и, пошатываясь, идёт к парапету. Останавливается на самом краю, смотрит в небо, вытирая лицо тыльной стороной руки. Сейчас линии Купола кажутся ему решёткой. Раньше, если он долго всматривался в небо с крыши и потом переводил взгляд вдаль, ему виделся мост, огромный длинный мост, конец которого терялся вдали. Он тогда верил, что мост ведёт в другой мир, несомненно — лучший. Верил, но больше не верит.

«Нет там ничего. Пустота. Если бы что-то было, разве не приходили бы оттуда мама и папа?» — думает Жиль и переводит взгляд вниз.

Длинные тени ползут от домов, город размазывается в грязное пятно. Где-то внизу люди, которым нет до Жиля никакого дела. Копошатся, как блохи. Грязь и блохи — вот вам и дом, который остался у человечества. Зачем туда возвращаться?

Подниматься на выщербленный ветрами край не страшно. Абсолютно. Там, внизу — просто рисунок. А когда ты сам станешь частью этого рисунка, ты уже ничего не почувствуешь. И перестанет болеть от голода живот, и не нужно будет думать, что ботинки протёрлись до здоровых дыр. И красть еду больше не потребуется.