Андрей Бельтюков - Мистификация

— Здесь Босоркань. Мазепп, ответь Босорканю!

Минуты три тьма молчала и вдруг взвизгнула, как старая нищенка:

— Инспектор, Мазепп на связи! Я сейчас. Дайте из утробы-то выбраться!

«Утробой» на старательском жаргоне именовалась рабочая капсула со шланговым обеспечением от стационара. Наш невидимый собеседник, похоже, до последнего надеялся, что непрошеного гостя пронесет, как нанесло. Ан не тут-то было.

— Врубай манок, — распорядился Босоркань.

— Инспектор, вы ж меня знаете! У меня ни-ни, полный порядочек, — заныла нищенка.

— Мне повторить? — холодно спросил Босоркань.

— А с вашего передатчика можно? — с надеждой вопросил голос из тьмы.

— Да кончай ты юлить! — отрезал инспектор.

В ответ донесся тяжелый вздох. Вскоре прямо по курсу замигал треугольник малиновых причальных вспышек, а наш катер дрогнул, перейдя на управление по сигналам гавани.

— Инспектор, но отход будет ваш! — продолжала торговаться тьма. — У меня в баках — на дне! Вот ей-богу же!

— Давай-давай, — закрыл дискуссию мой нечаянный патрон.

Я понял этот разговор так: старатель в одиночку колупает неучтенный пшик, на котором сидит; снаряжения у него в обрез, на горючем и энергии сэкономлено до хрипа; внештатная работа посадочной автоматики — разор куцего НЗ ампер-часов; инспектора прошено расходовать свои аккумуляторы — он отказал; посадка и взлет катера хоть немного да столкнут астероид с пути, и этот малый сбой через полгода-год размахнется; в результате сборщик-рудовоз, следуя по старым ориентирам, не нашарит затерянную во тьме пылинку; чтобы этого не произошло, полагается, севши, скорректировать двигателями орбиту астероида, да так, чтобы после отлета катера она восстановилась до первоначальной; на это нужна солидная порция воды, и старатель предложил инспектору взять расход на себя; хотя по обычаю коррекция проводится за счет «гостя» и уж кому-кому, а инспектору воду экономить не приходится, Босоркань и этого не обещал. Вот так свистит инспекторский кнут: визгливому Мазеппу попадает за неведомые мне грехи, а я получаю урок впрок.

— Жмот ишачий, — процедил Босоркань. Чтобы я понял: сей Мазепп не так беден, как прикидывается, и наказуется за скупердяйство и криводушие.

Когда по радиолоту до посадки остался километр, Босоркань включил прожектор. Осветилась серая плешь, на которой многометровыми литерами было выведено: «Звезда Ван-Кукук». Под надписью был изображен зубастый череп, вместо костей ниже скрещивались кулачищи, и буквами помельче в три этажа извещалось, что место занято и просят убраться куда подальше.

Метрах в ста над поверхностью Босоркань отцепил мою бочку, нацелив ее бухнуться в глаз черепу, а сам повел катер вокруг астероида. Тот был неожиданно велик — километров пятьдесят в диаметре. Диву можно было даться, как до сих пор не засекли такую дуру телескопы Верховного комиссариата. Был он шаровидный, гладкий, лишь кое-где на глади темнели характерные звездообразные кляксы: об астероид расшибалась притянутая каменная мелочь.

Видя, что я удивлен и тянусь к номограмме силы тяжести, Босоркань буркнул:

— Чистый вольфрам-рений. Чудо природы. Мазепке везуха, но прежде чем возьмешь, штаны взмокнут.

Астероиды в огромном большинстве комья щебня и бесполезные каменюки. Лишь процентов пятнадцать состоят из смеси железа и никеля, годной для разработки, а тела более заманчивого состава редки и, как правило, невелики. Любой разговор в старательской компании непременно сходит на жуткие истории о войне браконьеров за алмазный или золотой астероид, слышанные от верных людей. Вправду ли существуют поминаемые при том Виконтесса и Голконда, судить не берусь, но верю, что первооткрыватели пошли бы на все и за дар небесный в виде кома заурядного угля или серы. Не говоря уже про лед.

Хотя космический мордобой требует гроссмейстерского ума, выдержки и познаний, от кандидатов в чемпионы отбою нет. И перед их соединенным напором удержать в единоличном владении вольфрамовую планетку?! Нет, на это никаких личных отбойных талантов недостанет. Тут другое.

Первоначальная неотзывчивость Мазеппа представилась мне в совсем ином свете. Не столько добытчик он, сколько тихий кирпич на груде сокровищ. «Кирпич», чей-то знак, что сюда никому из ковыряльной братии дороги нет. А мне?

— Неужто сплошной вольфрам-рений? — глупо спросил я, холодея: ведь я какой-никакой, а служащий Верховного комиссариата, через меня весть о «звезде Ван-Кукук» дойдет до властей прямым путем. Мне же пикнуть не дадут «закирпичные» — тем же кирпичом прихлопнут!

— Кто ему в печенку лазил? — ответил Босоркань. — А снаружи — сплошной металл… Да ты не дрейфь раньше времени! — продолжал он, влет поняв, что у меня написано на роже. — Мазепка — сам трус, каких мало. Держи большую полуось торчком — все обойдется. Пчелка у него только-только мед собрала, раньше чем через полгода никто не явится, будете один на один. — И с плохо скрытым торжеством закончил: — Давно ему, удаву, было говорено: зарегистрируйся, — а он все тянул. Вот и дотянул.

Так и просится сплесть, что при этих словах Босорканя я постиг всю глубину его макиавеллистического замысла: он делает вид, что я, комиссариатский фрукт, приказал ему доставить мою персону на «звезду», и, таким образом, ни в чем не портя личных отношений с браконьерскими кланами, каленым железом прикладывает по беззаконию, чирьем засевшему в секторе. Целиком за мой счет.

Но это озарение посетило меня намного позже, а в ту минуту я оказался настолько желторот, что с благодарностью принял прозвучавшие по внешней связи слова инспектора: «Ну что, шеф? Садимся?», сказанные, когда мы вновь очутились над черепом, изготовленным к кулачному бою. Я решил, что он эдак исподволь, заранее крепит мой авторитет на «звезде», напыжился и надменно протянул: «Разумеется. Благодарю вас, инспектор». И Босоркань аккуратнейшим образом ткнул кормой катера в другой глаз черепа, по соседству с моей бочкой.

Мы запаковались в «люльки» (капсулы-скафандры с полной автономией) и…

(Хотя в тексте Документа А2 имеется подробное и связное по общему тексту описание посещения и досмотра карьера и жилого стационара на «звезде Ван-Кукук», принятый мною алгоритм связности упорно не включает этого отрывка объемом в 96 строк в общее повествование.

Это тем более странно, что именно в этом отрывке впервые приводится полное имя Мазеппа — Максимилиан-Йозепп Ван-Кукук — и обиняком дается понять, что он и «битюг» — одно и то же лицо.

Варьирование алгоритма позволяет ввести отрывок в текст, но одновременно неизбежно приводит к нелепым нарушениям связности в других частях повествования.