Елена Хаецкая - Хальдор из Светлого города

Кьетви, пораженный, смотрел на его раскрасневшееся лицо.

– Значит, все, что ты говорил о себе, – правда?

Барон, в свою очередь, вытаращился на капитана.

– А вы что, все-таки мне не верили?

Кьетви качнул головой.

– Я просто тебя пожалел.

– Не надо было меня жалеть! Надо было меня удавить! Сразу.

Голос мальчика сорвался, и последнее слово он уже прохрипел. Он ожидал чего угодно – ловушек, подкопов, сражений, пленения и пыток, даже смерти – только не пустоты. Рухнула последняя надежда, которая давала ему силы жить с грузом предательства на душе. Врага, противника, того, кого следовало любой ценой взять за горло, не существовало на свете. Если бы барону было сорок лет, как Верзиле Кьетви, он, быть может, не относился бы к этому с таким максимализмом.

Верзила, претерпевший в жизни не одно крушение, продолжал жевать хлеб, обдумывая план незаметного возвращения в казарму. Самой трудной частью этого плана будет убедить барона в том, что предаваться отчаянию не обязательно в запретных кварталах. Казарма ничуть не хуже с любой точки зрения. А с точки зрения его, капитана Кьетви, душевного спокойствия, даже лучше.

Верзила уже открыл рот, чтобы поделиться с бароном своими соображениями, как вдруг увидел нечто, заставившее его отложть беседу. Он вскочил, схватил безутешного барона за руку и резко сдернул со стула. Барон взвыл от боли – Верзила растянул ему кисть. Капитан, не обращая внимания на глухой стон, еще раз глянул на то, что так его испугало, и завлек мальчика себе за спину.

Стена перед ним зашаталась.

Упал камень, разрывая ветхий гобелен. Потом второй. Вздрогнул пол. Кьетви быстро оглядел дверной проем, ходивший ходуном, бросил взгляд в окно. За окнов в светлеющем небе чернели дикие яблони.

– Так, – негромко сказал Кьетви, – уходим.

Он бросился к двери, крепко держа барона за руку. Они успели выскочить на лестницу. Происходило что-то непонятное. Вся башня дрожала, изредка роняя камни, но землетрясением это не было. Земля вокруг лежала спокойная, преисполненная безразличия к искусственным наслоениям, выросшим на ее терпеливой груди. Шуршал в траве дождь, шумели листья.

Барон тесно прижался к Верзиле. Ему вдруг подумалось, что своим дерзким вторжением они разбудили таинственных духов, дремавших в глубине башни, и вот их настигло возмездие. Стены медленно поползли вниз. Они таяли, как лед на солнце, постепенно растворяясь в воздухе. Звенели падающие на землю с высоты второго этажа кувшины и доспехи, хрустнуло кресло, придавленное дубовым столом. Сверху плавно спустился дырявый гобелен. По краям площади запели хрустальные колокольчики. Дома опускались на землю и исчезали, оставляя после себя горы пыльной утвари, среди которой кое-где поблескивало золото. Дождь с мудрым безразличием поливал выгоревшие ковры и резные ореховые шкатулки, расползающийся шелк и связки жемчужных бус.

Кьетви с тоской подумал о том, что теперь уже вернуться в казарму незамеченными им вряд ли удастся.

– А вдруг дома исчезнут вместе с людьми? – шепнул барон.

Кьетви пожал плечами. У него не было близких.

– Меньше дураков будет, – буркнул он.

Но люди никуда не исчезли. В этом они убедились, перешагнув через бывшую шестую стену, – к тому времени она стала чем-то вроде забора. В запретном квартале царило оживление. Серый рассвет освещал каких-то грязных замученных людей с руками такими жесткими, что они с легкостью смогли бы забивать гвозди раскрытой ладонью. Эти люди с молчаливым, деловитым любопытством глазели по сторонам. Судя по кучкам тряпья, разбросанным перед ними на земле, они стояли возле бывшего барака. Несколько солдат, надрываясь, пытались построить их в колонну и, как явствовало из отдельных выкриков, погнать на работу. Видимо, то были наиболее стойкие, не поддавшиеся всеобщей панике патриоты. Один из них, сержант, особенно усердствовал и, ухватив первого попавшегося, принялся бить его дубинкой по голове.

– Прекратить, – негромко произнес Кьетви.

Сержант опустил дубинку и отыскал глазами источник командирского голоса. Внезапно его физиономия расцвела.

– Капитан Кьетви! – просиял он. – Вы вернулись!

Верзила бросил взгляд на барона и нехотя сказал:

– Вернулся.

– В трудный момент всегда вспоминают о лучших, – изрек сержант. – Докладываю. Казарма и бараки растворились в воздухе прямо у нас на глазах. Я подозреваю, что это диверсия, остается выяснить, чья. Большая часть полка деморализована и пьянствует. А эти скоты взбунтовались…

– Сержант, – с чувством сказал Кьетви. – Вы сделали все, что могли. Идите пьянствовать вместе со всеми.

– Светлые Правители в опасности, напомнил сержант. – Стена-то растворилась тоже.

– Светлые Правители предали свой народ, – сказал Кьетви вполне серьезно. – Их больше нет.

На физиономии сержанта северным сиянием полыхнул восторг.

– Это переворот, господин капитан?

– Все может быть, – многозначительно уронил Верзила.

Он повернулся к серой толпе, глазевшей на него без тревоги и без интереса. За годы службы в запретных кварталах Кьетви набрался большого опыта по обращению с этой категорией светлогородцев, но сейчас он не представлял себе, что ему делать. В отличие от большинства обитателей Города, которые тряслись над своими пожитками, этим людям было нечего терять.

Пока Верзила медлил, барон, путаясь в длинном плаще, уже подошел к ним и начал расспрашивать. О своем Хальдоре, разумеется. Они кивали сочувственно и мотали головами отрицательно, и рожи у них были хитрые. Кьетви стремительно растолкал толпу, взял барона за локоть и потащил прочь.

– Пустите! – злобно сказал барон.

– Дурак, – не оборачиваясь, отозвался Кьетви.

Поразмыслив, барон пришел к выводу, что капитан, скорее всего, прав. Он покорно дал увести себя в аристократический квартал Желтые Камни и плелся, стиснутый железными клещами рук Верзилы, между исчезающих домов.

То и дело горожане падали вместе с кроватями с высоты второго этажа. Обитатели подвалов злорадствовали. Не обошлось без травматизма. Худосочные девицы-аристократки с романтическим ажиотажем в глазах носились, путаясь в разматывающихся бинтах. Наиболее удачливые перевязывали разорванными на полосы тонким полотном чью-нибудь кровоточащую царапину, а остальные топтались вокруг, нетерпеливо вздыхая. Величавая старуха, утонувшая в кресле и накрытая огромным чепцом с бантами, неодобрительно шевелила губами при виде всего этого разгрома. Две женщины в грубых холщевых платьях, которые забрели сюда из запретного квартала, молча смотрели на бесстыдно обнажившуюся роскошь, и в глазах у них была тоска.

Дама «возраста созревшей клубники», как она игриво аттестовала сама себя, в разлетающемся полупрозрачном пеньюаре голубого цвета, роняя затканные золотом атласные туфли, коршуном кинулась на Верзилу. Капитан шарахнулся, но она уже повисла на его локте, как чугунное ядро.