Елена Хаецкая - Несчастный скиталец

На таковые слова тать Микитко, посмеиваясь, ткнул пальцем своим мне в грудь.

– А точно это у тебя, бедный путник, пуговицы на кафтане из золота?

Разбойники пуще стали смеяться, пихая друг друга в боки. Все они были зело бородаты, в кожаных куртках с шипами и бляхами. Лица их носили несомненные печати вырождения и множественных пороков. У одного совсем провалился нос, иной от пианства весь был синюшен, третий таскал на ремешке белый младенческий череп вместо кошелька.

Главарь же их, Микитко, осознавая превосходство своего положения, продолжал глумиться:

– Не нужны нам ваши жизни крольчачьи. Отдавайте одежу, да лошадей, да денежки, какие есть, – а колымагу можете себе оставить.

Тати смеялись, как безумныя, а у меня пред глазами поплыли круги. Что было сие – отчаяние, страх перед этими здоровенными молодцами? Иль то была ярость, вызванная присутствием грубаго, жестокаго скотства? Эти созданья Природы, предо мною бывшие, являться людьми никак не могли. Грешно даже предположить, что единая божественная воля или единая человечья Пра-матерь (сходная с обезьяною, как трактует филозоф Либентот) могла бы породить на свет гуманиста Эгью Масканя, художника Бенутто, меня – и одновременно с тем этаких образин.

– Ты что, не слыхал, дурында? – зарычал тут Микитко. – Скидай портки, гусь в парике!

С этим он схватил меня за ворот и тряхнул. Я же в крайнем возмущении обеими руками сего злодея от себя оттолкнул.

– Ах, так! Ну, держись, барин! – крикнул разбойник и выдернул из-за спины огромный меч-эспадон. Каковым эспадоном зачал он выделывать различныя фортели, норовя и меня разрубить, словно бы окорок, и на соратников своих впечатление произвесть. Я же со своею рапирою уворачивался, как мог.

В обычной жизни своей не раз я делался слушателем различных историй, каковыя любят разсказывать иныя бывалыя люди. О подобных приключениях оные бывальцы обычно повествуют, что в минуту решимости они собирают волю в кулак и вспоминают советы своих фехтовальных учителей. Милый Мишель! Ежли застанешь ты подобного разсказчика за этими словами, без сомнения именуй его вралем, а розсказни его – пустым вздором. Какие тут уроки? Какие учители? В сей момент человек думает об ином. Я же думал об том, как бы мне не попасть под убийственный клинок.

Вся сущность моя, все мое естество (об котором филозоф Либентот также немало трактует) сопротивлялось смерти. Очевидно, самое нежелание погибели и направило столь щастливо мое оружие. Очень кстати кончик моей рапиры уязвил кисть разбойной десницы, пройдя между звеньев кольчужной рукавицы. Рапира при сем сломалась, будто бы стеклянная.

Душегубец взвыл и выронил свой меч, тряся рукою, скорее, от недоумения, нежли от боли – навряд ли подобныя скоты умеют чувствовать. Узрев сие, Мартос, трусливый мой слуга, тут же подскочил и ударил мерзавца в лоб своею дубиною, убив при этом на месте.

Прочие же тати угрожающе закричали, и я оказался в кольце вражьем – со всех сторон зрел я блеск их мечей.

Но тут, словно молния, наскочил из темноты на них Миловзор. Одного разбойника он заколол кинжалом, второго хлестнул шпагою по лицу, и тот с криком упал. Кучер Данило еще одного из арбалета застрелил в упор.

Оставшийся на ногах разбойник бросил свой факел в сторону и бежал, громко выкликая подмогу. Миловзор спокойно и без сожалений добил поверженнаго им же грабителя и рек:

– А теперь поживу-поздорову едем отсюда!

Что мы не преминули исполнить.

Милушка и Эмилия ждали нас в экипаже ни живы ни мертвы. Сестрица моя тут же прижалась к миловзоровой груди и, трепеща, сказала:

– Ах, вы – мой спаситель и храбрец! Отныне безо всякого страха вручаю вам жизнь мою…

Данило нахлестнул лошадей, и мы понеслись прочь. Погони от разбойников за нами не было.

Убедившись в сем, Миловзор ко мне поворотился и с искренней горячностию воскликнул:

– Поздравляю со славной викторией! Зрел вашу баталию и выражаю восхищение вашей доблести и умелости!

Хотел было я ему возразить, но он странно на меня глянул и так крепко стиснул руку мою, что я едва не лишился чувств. Ради каких причин воздыхатель сестрицын так себе ведет? Нет ли тут насмешки надо мною? – Так думал я. А Эмилия, немало удивленная, зрела обломанную и окровавленную рапиру мою.

На сем же наши приключения не кончились. Пришлось еще страхов натерпеться.

С изрядной быстротою ехали мы чрез лес, причем довольно долго. Миловзор выглядывал в окошечко, с каждым разом все более безпокойно. Дорога, освещенная луною, сияла вся как бы призрачным светом, а лесная чаща по обеим сторонам то разступалась, то почти над нами смыкалася. Тщетно Миловзор высматривал нечто ему известное – в недоумении дергал он свой ус и двигал бровьми.

– Ах, милый друг! – обратилась к нему Эмилия. – Вы чем-то смущены? Какая еще напасть подстерегла нас?

Вместо ответа жених ея громко обратился к кучеру:

– Никак ты, каналья, сбился с дороги?

Кучер Данило отвещал:

– Нет, барин, я держу все прямо – здесь негде и поворотить.

– Значит, все в порядке, – рек Эмилии Миловзор. – Просто мы должны были проехать мимо одного памятнаго и приметнаго места, да видно шельма-кузнец, ковавший нам лошадей, все напутал.

– Что за место? – вопросила Эмилия.

– Нарочитая шибеница, на коей в нетленном виде обретается Черный Клаус – злодей и убивец. Четыреста годов назад губил он невинныя души, чиня разбой и насилие. И вот однажды изловил он в лесу праведную женщину и, страшно поглумившись над нею, сварил заживо и съел. Но бедная странница прокляла негодяя. А потом сын ея, когда вырос, став рыцарем, отправился в Кемранский лес. Схватив разбойника, учинил он над ним суд и повесил на обочине дороги. Но в силу проклятия душегубец отнюдь не истлел, токмо немного усох. И вот уж четыре столетия висит он на сей шибенице. А старые люди толкуют, что когда оный сорвется – тут всему и конец.

– Какой, однако, вздор! – не удержался я, но Эмилия все равно испугалася. Еще в детстве стращать сестрицу мою было преблагодарнейшее занятие и давало почву для разных выдумок.

Миловзор же, желая все оборотить шуткою, поведал ей изрядно потешную гишторию о вастрийском шарлатане П*, привезшем ко двору покойной государыни-императрицы механическую главу. Каковая глава умела предвещать погоду, трактовать политик, а тако-же назвала канцлера В* казнокрадом, что на проверку правдою оказалось.

Сию главу поместили во дворце в особую комнату среди прочих кунштюков. И вдруг дворцовый служитель замечает, что глава два дни в седмицу из себя мед источает. Произвели нарочитое дознание, и что же? Выяснилось, что оная глава вовсе не механическая, а есть нетленная глава мученика Пануты. Каковой Панута быв замучен амалупцами, но веры не переменил.