Елена Хаецкая - Поп и пришельцы

Боречка вместо ответа тонко, скорбно завыл. Отец Герман взял табурет, уселся рядом с постелью.

– Алина у тебя была? – спросил он.

– Нет… – еле слышно пробормотал Боречка.

– Кто за тобой присматривает, суицидник?

– Никто… никого не надо.

Отец Герман сходил на кухню, приготовил себе чаю покрепче и прочно утвердился в манушкинских апартаментах. Постепенно нарисовалась вся картина.

Вернувшись после утреннего разговора с отцом Германом, Манушкин некоторое время находился у себя – переодевался, собирал кое-что по мелочи, глотнул кофе; а затем направился к клеткам. Часть кроликов еще содержалась в открытом вольере, но порученные Боречке драгоценные «бургундские маргариты» находились в клетке, под неусыпным присмотром. Там был установлен особый температурный режим – и так далее.

А сегодня утром «маргариты» исчезли.

Их отсутствие обнаружил злополучный Боречка. Поначалу он долго не верил своим глазам. Отбегал от клеток, жмурился, возвращался, рылся в опилках, вытряхивал, вынув из клетки, кроличий домик. Потом сел на землю перед клетками, нелепо раскорячив ноги, завыл и стал бить себя кулаком по голове.

– В общем, тебе сказали, что ты ломаешь комедию? – спросил отец Герман.

Боречка кивнул.

– А потом?

Потом…

Трясясь и то и дело стуча по себе кулаками, Боречка на негнущихся ногах поскакал к Драговозову в тайной надежде, что все сейчас разъяснится. Еще в приемной он выпалил в лицо секретарю:

– «Маргариты» пропали!

По лицу Плахина он понял, что никакого недоразумения нет, что «маргаритов» никуда не забирали и не переводили. Плахин тихо вошел к Николаю Панкратовичу и о чем-то с ним разговаривал, прикрыв дверь. Боречка не помнит, как долго. Не дожидаясь возвращения Плахина, он убежал.

– Они все так на меня смотрели… – рассказывал Боречка. – Я же говорил: нельзя снимать с клеток охрану – боязно…

– А камеры слежения там не установлены? – поинтересовался отец Герман.

Боречка уставился на него и замигал.

– Зачем там камеры слежения? За ценными или неизученными постоянно наблюдает специалист. А красть кроликов… Да здесь у всех есть кролики. Любые. Они же плодятся…

– То есть, камер нет, а охрану выставляют только в исключительных случаях? – уточнил отец Герман.

– Именно. – Боречка вздохнул. – Но Драговозов счел, что маньяк, следивший за Катей, – более исключительное явление, чем «маргариты».

– Что ж, Борис, он ведь прав. Какой дряни ты наглотался?

– А? – Борис густо покраснел. – Купорос…

– Как же тебя спасли?

– Глупее не придумаешь… Соседка, Лада Толстикова, забежала за перчатками. Она часто их рвет, а у меня всегда есть пачка запасных. Я толком ничего не помню. Прибежал ветеринар… – Боречка болезненно поморщился. – Потом еще врач из района приезжал со специальными медикаментами.

Отец Герман приблизительно представлял себе произошедшее. Врачи не любят самоубийц и обходятся с ними наивозможно грубым образом. Боречка пережил немало трудных минут. Теперь он лежал в своей пустой комнате на сбитой постели, кое-как прикрыв мокрую, воняющую медицинской гадостью простыню одеялом. На одеяле – тоже неприятные желтые пятна.

– Ты прямо как подпоручик, – сказал ему отец Герман. – Чуть подозрение в бесчестии – тотчас пулю в лоб. Читал рассказ «Брегет»?

– Нет… – вымолвил Боречка и страдальчески закричал: – А зачем они смеялись? Если для меня теперь все, конец! Ну вот зачем мне жить? Алина… и все, они ведь думают, что это я спер! В Молочном есть один кроликовод…

– Конкурент?

– Так… мелочь, но завистливый и с амбициями. А я ведь учился в Молочном. Практику там проходил. Они точно думают, что это я…

– У тебя, Борис, нет для этого самой главной вещи, – сказал отец Герман.

– Смелости? – горько вопросил Боречка, с осторожностью шевеля под одеялом ногой.

– Мотива. Тебе совершенно не нужна эта кража.

– Все равно. Я не досмотрел.

– Ты ведь беспокоился о том, что охрану с «маргаритов» сняли, – напомнил отец Герман.

– А письменную докладную не подал.

– Борис, у тебя есть враги?

– Какие у младшего зоотехника могут быть враги?

– Могут, уж ты мне поверь. Люди обладают подчас весьма причудливым устройством души. А у жениха дочери босса врагов море.

Боречка пожал плечами.

– Алина, по-моему, до меня ни с кем не гуляла.

– Есть интересная категория: тайные завистники.

– Честное слово, не знаю.

– Ну ладно, – вздохнул отец Герман. – Обещай мне, что больше такого не повторится. Никакого купороса.

В глазах Боречки метнулся ужас.

– Я так испугался, – признался он и заплакал.

– У тебя есть фотографии этих кроликов?

Борис в слезах покачал головой.

– Хотели для рекламы снять с ними Наталью Еланину – с голыми плечами. Вообще на самом деле она до пояса раздетая, но за кроликами почти ничего не видно.

Еланина работала в рекламном отделе и обладала исключительной внешностью: красивое славянское лицо с прозрачным голубым взором, тяжелые округлые плечи, словно нарочно созданные для меховых боа или легких, щекочущих шею шубок. Она считалась «лицом фирмы».

– Что, не успели? – огорчился отец Герман. – А в каком-нибудь каталоге этих «маргаритов» нет?

Боречка задумался. Видно было, что ему приходится прикладывать для этого немалые усилия.

– Как же, – проговорил он наконец, – у меня на столе… Журнал «Новое Кролиководство». Только зачем?

Он снова застрадал, разом вспомнив о позоре, от которого его отвлек было разговор.

– Надо, – ответил отец Герман, разбирая журналы.

– Все равно, там ведь не наши кролики… в журнале…

– Скажи, Борис, как ты думаешь: много ли в шекснинском районе кроликов породы «бургундский маргарит»?

Борис затих, вцепившись пальцами в одеяло.

Фотография была обнаружена, и отец Герман с нею ушел, напоследок погрозив Боречке кулаком. Тот расслабленно улыбнулся – засыпал, истомленный пережитым.

Секретарь Плахин встретил отца Германа хмуро. Драговозов был злой, не разговаривал, а больше сипел и наливался черной краской, если его не понимали с первого раза. Алина заперлась у себя и громко включила музыку, а на стук в дверь не отвечала. Катя исправно пила апельсиновый сок и смотрела музыкальные кинокомедии, но в беседы ни с кем не вступала. Супруга Драговозова находилась в круизе, поэтому семейный кризис всей тяжестью лег на плечи одного Николая Панкратовича, а он этого очень не любил.

– У вас есть цветной факс? – спросил Плахина отец Герман, заговорив с ним как с Гувыртовским, без «здрасьте» и прочих затрат времени.

Плахин оценил этот подход и полюбезнел.

– Разумеется.

– Нужно отправить материал Опарину в прокуратуру, – сказал отец Герман, протягивая развернутый журнал.