Георгий Гуревич - Тополь стремительный (сборник)

— А где Иван Тарасович? — спрашиваю я.

Верочка взволнованно хватает меня за руку:

— Григорий Андреевич, пожалуйста… вам же самому интересно съездить к нему! Он на шлюзе, всего какихнибудь километров двадцать. Скажите ему: посадочный комбайн работает неровно: на подъеме сажает густо, на спуске-редко. Это можно устранить… Впрочем, я вам напишу записку. И еще спросите насчет закладки древесинного завода. Согласны?.. Спасибо, Григорий Андреевич. Подождите здесь, я сейчас спрошу насчет моторной лодки…

Через четверть часа я уже мчался вверх по каналу, с любопытством оглядывая берега этой реки, родившейся сегодня. Повсюду на берегах кипела работа. Рядом с машинами кондратенковцев шли механизированные бригады строителей. Трудились канавокопатели, прорезая сеть арыков на будущих полях, подъемные автокраны устанавливали сборные дома. То там, то здесь на фоне песчаных бугров виднелась висящая стенка. Кран держал ее на весу, словно хотел рассмотреть получше, и сквозь оконные отверстия просвечивало небо. А между тем на задних дворах уже работали плуги и посадочные машины вкладывали в борозды черенки быстрорастущих фруктовых деревьев.

Блестящая лента над лесными посадками окаймляла возникающие кишлаки, она как бы отделяла завоеванную землю от еще не тронутой пустыни. С каждым километром скоростные растения становились все выше: ведь с каждым километром они были старше на два-три часа. И, проезжая вдоль посадок, я мог наблюдать, как быстро тянутся к небу эти энергичные растения. Только что они появились из земли, у них был один листочек, потом два, три, затем травинки стали кустиками, кустики превратились в ветвистые деревца, вот уже аллейки молодых деревьев стоят вдоль канала. Кто бы поверил, что неделю назад здесь даже трава не росла!

"Какой блестящий финал, — думал я, — какой великолепный итог работы Кондратенкова. Нет, лучше сказать не Кондратенкова, а кондратенковцев, включая в это число не только сотрудников опытной дачи, но и Дусю Голубцову, и Щекина, и ртищевских школьниц, и сталинградских комсомольцев, всех, кто удачно и неудачно старался ускорить рост деревьев. И, может быть, даже профессора Рогова с его научными изысканиями, и с открытиями, и с ошибками тоже нужно считать участником этой работы, которая здесь, в Средней Азии, дошла до такого великолепного конца".

Но тут же я вспомнил спокойный, чуть-чуть насмешливый голос Ивана Тарасовича.

"А я несогласен с вами, — скажет он. — В моей работе никогда не было конца".

Ну, конечно, Иван Тарасович уже лелеет новые планы.

О чем он расскажет мне сегодня? О новых лесных массивах, которые он намерен посадить в Кызыл-Кумах? Или, может быть, его не удовлетворяет скорость роста — он хочет выращивать деревья еще быстрее: не восемь метров, а десять-двенадцать за одно лето? В самом деле, разве этого нельзя достичь? Где пределы для возможностей природы, они еще никем не подсчитаны!

Может быть, Иван Тарасович расскажет о древесинных заводах. Кое-что я уже слыхал об этом. Так называют первые опытные леса, которые Кондратенков заводит под Москвой. Взрослые деревья вырастают там за два года, поэтому рубка леса из года в год производится на одних и тех же участках. А это, в свою очередь, необычайно упрощает работу лесорубов: по каждой просеке там проложены рельсы, на каждой поляне стоят лесопилки, сушилки, постоянные склады. В самом деле, быстрорастущие леса могут быть настоящими заводами древесины.

А может быть, Ивану Тарасовичу уже тесно в лесах и он мечтает о быстрорастущих садах, о скоростных фруктовых деревьях, которые можно было бы посадить на бульварах Москвы? Может быть, он думает о скоростных злаках? Ведь если бы удалось решить такую простую задачувывести пшеницу, обыкновенную пшеницу, которая созревала бы два раза в течение лета, одна такая порода удвоила бы наши урожаи.

С каждым новым километром деревья на берегу становились все выше, все больше было зелени, все больше построек и людей, все красивее, оживленнее окрестность. И я подумал, что жизнь Кондратенкова похожа на этот канал: вся она в стройке и с каждым шагом становится лучше.

Я рассказал вам о трех этапах этой жизни: о борьбе с Роговым, о работе в лаборатории и о работе на канале. Я рассказал, как возник замысел и как он был осуществлен, но вместо того чтобы поставить слово "конец", мне придется рассказать о новых замыслах.

И в самом деле, можно ли скучным, неподвижным словом "конец" завершить рассказ о человеке, идущем вперед! Не лучше ли, нарушая литературные традиции, под самой последней строчкой повести написать большими буквами:

НАЧАЛО НОВОЙ РАБОТЫ

МОРЕ бушевало всю ночь. Медлительные валы один за другим выплывали из темноты. Они вставали перед нами крутой стеной, и нависшие гребни их заглядывали в шлюпку, как будто хотели пересчитать нас — свою будущую добычу.

Нас было шестеро в шлюпке: кочегар Вилькинс, Джо, три матроса — швед, итальянец, негр и я шестой с ними. Мы гребли все время, точнее — они гребли, а я сидел на корме и, качаясь, как маятник, зачерпывал воду и выливал за борт, черпал и выливал, черпал и выливал.

Моя рана болела все сильнее, может быть, потому что ее разъедала соленая вода. Я промок насквозь. Мой костюм превратился в холодный компресс, я дрожал мелкой дрожью, громко стучал зубами и тоскливо поглядывал на восток: скоро ли взойдет солнце.

А в затуманенной голове у меня, не переставая, копошилась одна и та же мысль: "Солнце взойдет, будет тепло. А что дальше?"

Когда рассвело, мы увидели впереди белую черту низменного острова. Коралловые острова всегда кажутся белыми издалека, а если смотреть на них с самолета, отчетливо заметно, как пенное кольцо прибоя отделяет темно-синий океан от желто-зеленой лагуны.

Но вскоре мы узнали, что белое — это не коралловый песок и не прибой. Тропический островок утопал в сугробах. В свинцовых валах океана кувыркались льдины, и прибой, с размаху бросая их на коралловые рифы, ломал, дробил, крошил, превращал в ледяное месиво. В воздух взлетали фонтаны соленых брызг. Падая на пушистый снег, они покрывали сугробы темными оспинками.

Гибкие стволы пальм обледенели. Сверкающий иней одел гигантские перистые листья. Побелевшие кроны четко выделялись на темно-голубом небе.

Почти вся лагуна превратилась в каток. В прозрачный зеленоватый лед вмерзли живые кораллы и ярко раскрашенные рыбы-попугаи с твердыми челюстями. Повсюду валялись замерзшие ласточки и морские птицы. Из снега торчали клешни кокосовых крабов; один из них успел продолбить орех, засунул туда задние ноги, чтобы вытащить мякоть, и так замерз.

Первым долгом матросы разложили костер, и я подсел к огню. Я сел так близко, что искры летели мне в лицо и угли обжигали ноги через подошвы ботинок. Но дрожь не проходила, я по-прежнему стучал зубами, и все время просил принести еще сучьев.