Еремей Парнов - Море Дирака [Чёрный ящик Цереры] [с иллюстрациями]

— Отнюдь…

— Но других я не знаю, а с вами имею честь состоять в одной корпорации.

— Вы сузили круг до точки.

— И эта точка — вы. Так вы согласны?

— Еще бы! Хотя я ничего не понимаю.

— Тогда спрашивайте.

— Боюсь. Все может рассеяться, как дым.

— Банальное сравнение. Все может осесть и сублимироваться, как пена в этой кружке. Вам придется насильственно избегать банальностей. Только тогда что-нибудь может выйти. Без напряжения нам не достичь цели. Вы понимаете, о каком напряжении я говорю? Нужно попытаться выразить невыразимое. Найти новые слова для описания самых обыденных вещей. Создать символы, способные точно передать любую эмоцию.

— Каждый художник ставит себе эти цели, но никогда их не достигает.

— Потому что он делает это ради своей поэмы, скульптуры, сонаты. Вы же будете делать это ради совершенно идеальной цели, которую никто еще не смог отлить в законченные формы. Понимаете?

— Нет.

— Вы будете напрягать свои нервы и мозг ради самого напряжения.

— Но зачем?!

— Чтоб вдохнуть душу в мертвый мрамор. Знаете миф о Пигмалионе и Галатее?

— Галатея — это ваш волшебный сосуд?

— Да. А сверкающая капля — это чудовищное напряжение вашего мозга.

— Что ж, в идеале задача понятна. Но ведь это сказка, сверкающая эфемерида.

— Вы бы могли поехать со мной завтра на взморье?

— Конечно.

— Тогда я заеду за вами утром, часов в одиннадцать.

Он резко встал. Положил на столик монету в два дата и, ловко лавируя между танцующими, исчез в темном провале винтовой лестницы. Я бросился вслед. Пробежал мимо гардероба и выскочил на улицу. Она была пуста. Извозчичья пролетка глухо и мерно пророкотала по мостовой…

С моря надвигалась гроза. Солнечный свет неистово слепил. Он казался тяжелым и грозным. Веки сами собой закрывались. Вокруг было слишком много белого: виллы, песок, полотенца, чайки и нестерпимо яркие точки, лениво вспыхивающие на оцепеневшей воде.

Криш быстро разделся. Небрежно бросил одежду на песок и побежал к воде. Он и словом не обмолвился о цели нашего приезда. Все время шутил, рассказывал забавные анекдоты. Мне начинало казаться, что он вообще забыл о вчерашнем разговоре. Что ж, пусть так!..

Я тоже разделся и лег на спину. Небо надо мной синело далекое и чистое. А горизонт застилала зловещая асфальтовая завеса грозы. Чайки кричали тревожно, и над самой землей проносились ласточки, и морские блохи прыгали по песку. Гроза приближалась, и никто не мог отвратить ее. Так и война. Конечно, Криш назвал бы сравнение банальным. Но я еще не научился оживлять Галатей и думал, как все. Это на бумаге сравнение войны с грозой выглядит банально. А в жизни… Впрочем, в жизни все гораздо сложней. Грозы часто бывают благодатными, войны — никогда.

Дыхание войны чувствуется издали. Албания, Абиссиния, Испания, Китай… Это так далеко и так близко. Но небо еще синей на грозовом фоне. И тишина ощутимей в раскатах грома. У нас тишина. Она пахнет лавандой и хвоей, нагретым песком, гниющими водорослями.

На лицо легла тень. Я лениво повернул голову и увидел начищенные до блеска сапоги. В них дрожало море и пестрые купальные костюмы. Сапоги тоже могут по-своему отражать мир. Не только капли. Я поднял голову. Возле меня стоял офицер в нарядном айзсарговском мундире. Щурясь из-под руки, он смотрел на море. Колючее солнце срывалось с его ордена «Трех звезд». Орден тоже по-своему отражал мир.

Отражения ничего не отнимают от мира, не могут его исказить, хотя он и выглядит искаженным в глянце сапога и в гранях орденских звезд. А как он выглядит в нашем воображении? Каким он видится нам до обеда и после обеда? В тоске и в радости? Из окон ресторана «Эспланада» и из окон дома на улице Альберта? Говорят, что там избивают политических заключенных. Как болезненно, наверное, корчится мир в мозгу человека, которого избивают!..

Каков же он на самом деле? И где те идеальные зеркала, которые ничего не искажают? Криш говорил мне что-то о теории отражения. Надо будет поинтересоваться. Правда, я не силен в философии. Физика — другое дело. Здесь нет для меня «белых пятен». Законы отражения, преломления, поглощения. Это настоящие законы. Они незыблемы и объективны. С их помощью я могу понять сущность любых искажений. Будь то сумрачное зеркало сапога или цветные пятна в глазах близорукого человека. Но мозг… Таков ли действительно мир, каким мы его видим?

Рядом со мной на песок упал тяжелый душный китель. И солнце упало в каждую пуговицу.

— Вода, должно быть, очень теплая… А, господин студент?

Айзсарг, кряхтя, опустился на песок. Стащил сапоги, тяжело вылез из галифе.

— Передохну немного и пойду к кабинкам, — сказал он, вытирая платком шею. — Искупаться страсть как хочется… А сосны-то как пахнут! Смола вся растопилась, поди. Жарища! А вообще хорошо. На свете жить хорошо.

Я закрыл глаза и увидел красные круги. Они вспыхнули и померкли. А откуда-то из тьмы вылезли зеленые пятна с неровными краями.

Это от солнца. Так отражают его закрытые глаза. Но мозг не верит им. Он знает о солнце от глаз открытых и зорких. Его не собьешь. Не всему, что мы видим, он верит. Он постоянно делает коррективы. Интересно, есть ли об этом в теории отражения…

Криш прибежал счастливый, смеющийся, с мокрыми блестящими волосами. Он тянул за собой девушку. Она вырывалась, упиралась ногами в песок, но не убегала. У меня никогда не было такой девушки. И я никогда бы не смог так дурачиться с ней, как это делал сейчас Криш.

— Виллис, помогите мне! Я никак не могу заставить ее подойти к вам. Она ужасно стесняется.

Но я продолжал лежать, сдерживая сердцебиение.

— Почему вы так покраснели, комильтон? — со смехом спросил Криш. Он упал на песок и увлек девушку за собой.

— Это… от солнца. Ко мне очень плохо пристает загар.

— Хотите, я дам вам орехового масла? — спросила девушка. Она тяжело дышала. Волосы выбились из-под косынки, и на смуглой коже еще дрожали капельки моря. — Криш ужасно бестактен. Он даже не дал мне привести себя в порядок. Меня зовут Линда.

— Виллис Лиепинь.

— Я знаю. Мне уже рассказывал о вас Криш. Очень приятно с вами познакомиться.

Я пожал ее тонкую руку и отвернулся. Я все еще не мог прийти в себя. Кришьян Силис рассказывал ей обо мне! И он привел ее, чтобы познакомить со мной. И она рада этому. Впрочем, это всего лишь ничего не значащая фраза. Ее произносят бездумно и легко. И все же…

— Линда — моя кузина, коллега. Она большая проказница. Буквально вытащила меня из воды, когда узнала, что вы сидите один на пляже.

— И вы верите ему, Виллис?

Глаза ее смеялись, и я вдруг понял, что у них с Кришем совершенно одинаковые глаза.

— Нет, яункундзе [барышня], я, конечно, не верю ему.