Ольга Ларионова - Формула контакта [авторский сборник, 1991]

Несмотря на тщательнейшую подготовку ко второму нырку, выход из него оказался более чем неудачным по стечению неблагоприятных обстоятельств. Кроме того, что их отбросило в систему Прогиноны — тусклого красненького солнышка с тремя убогими планетами, — они оказались в одном из опаснейших уголков Галактики, который славился такой плотностью комет, что напоминал прибрежную полосу Черного моря ранним августовским утром, где вода кажется непрозрачным комковатым студнем от обилия медуз.

Собственно говоря, корабль, лежащий в дрейфе или идущий на планетарных двигателях, кометы нимало не тревожат — локаторы связаны с кибер-штурманом, который автоматически изменит курс корабля или даст сигнал заблаговременно нырнуть в подпространство.

Современному звездолету комета страшна только тогда, когда она находится именно в той точке, в которой он выныривает, или, как это принято говорить, "проявляется". Вероятность подобного совмещения в пределах Солнечной практически равна нулю, но в таких космических дырах, как Прогинона, все могло быть.

И было — именно со "Щелкунчиком".

В первый миг их попросту тряхнуло, словно корабль икнул всеми своими трюмными потрохами. Экипаж привычно занял аварийные посты и закрепился на случай последующих толчков — пока все скорее напоминало учебную тревогу, чем реальную катастрофу. Но слово "комета" уже прозвучало во всех отсеках, и все знали, что корабельный компьютер уже рассчитывает массу кометного вещества, оказавшегося в том объеме пространства, в котором проявился корабль, и теперь заключенного внутри корабля. В центральной рубке на компьютерном табло уже начали загораться первые цифры, и по мере их возникновения по всем отсекам раздался вой сирен — высокий, прерывистый, означавший опасность нулевой степени, или, попросту, опасность смертельную.

Внутри корабля находилось целых четыре грамма посторонней массы!

Конечно, "Щелкунчику" могло повезти и эти злополучные четыре грамма могли оказаться где-нибудь внутри трюмных помещений — тогда это облачко пара бесследно и беспоследственно растворилось бы в воздухе, наполнявшем корабль.

Но могло быть хуже — чрезвычайно редко, но так случалось. Неощутимые частицы чужеродной материи проявлялись в металле корпуса корабля, его машин и механизмов. В таком случае даже единичная молекула, мгновенно возникающая между атомами титана, вызывала так называемый "подпространственный резонанс" и как бы вспарывала изнутри сверхпрочный сплав. Единичная!

А здесь "Щелкунчик" нахватался такого количества ледяной пыли — и, возможно, не атомарно рассеянной, а в виде микросгустков, — что теперь в нем каверн было, как дырок в сыре. При включении двигателей корабль просто-напросто мог треснуть, как яйцо. А двигатели надо было включать, и побыстрее, ведь не вечно же сидеть на самом загривке у кометы — генераторы защитного поля и так работали на полную мощность. Правда, можно было бы уйти в подпространство, но в таком мощном гравитационном поле, да еще и с неисправным преобразователем, можно было вынырнуть в совершенно неизученной части метагалактики. Ни сигнальных буев, ни других ориентиров. Как тогда прикажете добираться домой?

И запрашивать Базу не было времени — генераторы защиты переключились на форсаж, и нескольких часов, потребных на установление связи через две зоны дальности, они просто не выдержали бы. На этот раз Феврие не стал ждать, когда командир обратится к нему за советом, и тихонько послал Воббегонга, первого помощника в этом рейсе, за Лорой.

И вот она сидела в командирском кресле посреди рубки, а они втроем — перед нею, словно курсанты на экзамене. Она уже выслушала все варианты и теперь, в свою очередь, выжидающе смотрела на Тарумова — ему же решать, в конце концов.

— Насколько я понимаю, — резюмировала она своим милым, журчащим голоском, — мы или погибнем разом, или растянем это удовольствие на несколько лет и в неведомой глуши. Так?

Она беспомощно развела пухлыми ручками. "И эта женщина спокойно командует тремя десятками мужчин!" — с отчаяньем подумал Тарумов. Он завидовал ей с первого же момента пребывания на Тере, но никогда эта зависть не была так сильна, как сейчас.

А Феврие смотрел на них со стороны: молодчина Лора, умница Лора, она так уютно, по-домашнему толкует с этим щенком, словно вся проблема выеденного яйца не стоит. Она прямо-таки накачивает своим спокойствием этого растяпу. А ведь она видит его впервые. И никто не говорил ей, что он — прирожденный дублер, неспособный принимать самостоятельные решения. Сама разобралась. И ведь главное — она сейчас меньше всего думает о том, какое решение примет командир в данный момент. Она уже уловила, что риск — пятьдесят на пятьдесят. Она заботится о том, чтобы Тарумову не было стыдно вспомнить о своем первом рейсе, когда он пойдет в третий, четвертый, десятый…

— В конце концов, — заключила Лора, — если и один выход не сахар, и другой не лучше, то почему бы не взять от каждого по половинке? А?

Она тряхнула головой, и смоляные кудряшки несерьезно подпрыгнули над ее висками. Совершенно не к месту Тарумов подумал, что очарование этой немолодой уже женщины и состоит в органичности ее контрастов…

— Воббегонг, — обернулся он наконец к первому помощнику, — попытаемся слезть с загривка этой кометы на самой малой тяге.

— Курс? — спросил Феврие.

— Халфвинд правого галса.

Феврие обернулся к компьютеру — посчитать курс. Слава Вселенной — раз уж пошли лихие команды, то все в порядке. Тарумов уже врубал на центральном пульте какие-то клавиши оповещения, издалека доносилось хлопанье трюмных люков, зуденье сигналов, кто-то заскакивал в рубку и тут же исчезал… Обычная предстартовая суета. И Лора, спокойно и даже несколько безучастно наблюдавшая за всем этим из командирского кресла. А ведь для нее старались. Тарумов лихо командовал, Воббегонг каблуками щелкал. Полный набор всех звуковых сигналов по всем трюмам воет — Филадельфийский симфонический, да и только. Устроили последний парад. Мальчишки. Он нажал кнопку, и из стены выдвинулось амортизирующее кресло. Он сел, пристегнулся. Тарумов и Воббегонг последовали его примеру. Лора вдруг обратила внимание на то, что она все время занимала командирское место. Вот и теперь все от нее чего-то ждут. А, ремни… Она вытянула из пазов крепежные лямки и сцепила под грудью пряжку.

— Планетарные — на прогрев, — скомандовал Тарумов.

Планетарные двигатели — штука мощная. Вибрация поначалу чуть заметна, ее угадываешь только потому, что ждешь, да иногда начинает тоненько зудеть попавшая в резонанс лампочка. Но затем гигантское тело корабля наливается напряжением, и крупная, с трудом сдерживаемая дрожь бьет эту титановую посудину, словно какое-то живое существо мчалось изо всех сил, пока не наткнулось на невидимую преграду, и вот теперь оно замерло, а дыханье продолжает клокотать, и сердце готово разнести свою оболочку… И только когда двигатели будут переведены с холостого хода на маршевый, дрожь эта внезапно сгладится, стиснутая невыносимо тяжелой лапой перегрузки.