Владимир Михайлов - Дверь с той стороны. Исток

Вера вскинула голову.

- Извините, - сказала она официальным, лишенным окраски голосом. - Я отвечаю только на вопросы, относящиеся к рейсу. А сейчас мне пора в салон.

- Позвольте предложить вам руку, - галантно произнес Карачаров.

- Я не падаю с трапа.

Он все же проводил ее до салона; физику тоже почему-то сделалось невесело, а ей он, кажется, основательно испортил настроение. Уже войдя, Карачаров сделал попытку загладить неловкость:

- Ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос, последний: как называется этот танец и как его танцуют?

Вера, прищурившись, глянула на него и неожиданно усмехнулась.

- О, показать я могу!

Долговязый физик готовно склонился. Но Вера, озорно стрельнув глазами, повернулась и, слегка покачивая бедрами, пошла к сидящим пассажирам. Она остановилась перед администратором, и Карский встал, смущенно улыбаясь.

«Пустой номер», - мысленно сказал Карачаров, провожая Веру взглядом. Сейчас он вдруг - незримо для других, разумеется, - стал совсем другим человеком: этаким старым циником, галактическим волком, не признающим женщин. И взгляд его сделался устало-пренебрежительным.

- Пойдем и мы? - так поняла Мила легкое движение мужа. Он не решился бы произнести это вслух: ожидал бы, пока она не выскажет желания. Но всякая его мысль - Мила стала уже привыкать к этому - немедленно находила выражение в жесте, телом он говорил, передавая мысли точнее, чем словами. Недаром же он был чемпионом Федерации!

Мила с удовольствием отдалась танцу. Валентин вел легко и строго, даже с женой не позволяя себе ни малейшей вольности, танцевал каждый раз словно на приз. С ним было хорошо на людях и хорошо вдвоем, он был добр и силен, и всякий раз она заново переживала случившееся. Мир полон чудес; оба - жители Земли, они так никогда бы и не встретились на своей планете, затерялись бы среди миллиардов людей. Но ей понадобилось лететь на Антору - познакомиться с тамошними интерьерами, о которых многое слышала и которые и в самом деле оказались необычайно интересными; команда чемпионов мира оказалась там в то же самое время - они совершали турне по Федерации. Нечаянно встретиться за столько парсеков от Земли - это ли не чудо? Увидев друг друга, они сразу поняли, что домой возвратятся вдвоем и всегда будут вдвоем, всегда-всегда. Он ходил за нею всюду, кроме времени тренировок и игр, когда она сидела на трибуне стадиона. Потом команда улетела, а он задержался: наверное, не мог расстаться на тот месяц, который ей еще предстояло провести на Анторе. Он, конечно, переживал, что команда уехала без него; но в конце концов его товарищи решили, что несколько игр проведут сами. Пожелали ему счастья…

Она подняла глаза. Валентин улыбался.

- Что ты?

- Вот это па - чистый финт, понимаешь? Ну, сделаем еще раз, и ты увидишь.

На этот раз усмехнулась Мила - правда, про себя: ничего, она научит мужа разговаривать и на другие темы, нужно только время и терпение. Терпения ей не занимать, а времени у них впереди - бездна… Еще одна мысль проскользнула, тоже связанная с будущим, но она была неприятна, и Мила постаралась сразу же прогнать ее подальше.

- Отдохнем, - сказала она.

- Хочешь посидеть?

- Совершим набег на какую-нибудь компанию.

Они направились в бар. Там уже сидели Инна Перлинская и писатель. Истомин вскочил и поспешно придвинул ей кресло.

- Хотите выпить? Инна, Мила?

- Минеральную, - сказала Инна шелестящим, напряженным полушепотом, словно поверяла тайну. Затем повернулась к Миле. - Этот костюмчик с Анторы? Очень милый. У них, на этой планете, есть вкус. Ваш муж очень сердит? Я немного побаиваюсь его.

- О, разве можно его бояться?

- Мы ведь конкуренты. После того, как театр признал непредсказуемость развязки, когда древний принцип импровизации возвратился на сцену, мы стали серьезно конкурировать со спортом, с играми.

- Это не конкуренция, - сказал Еремеев. - Это соревнование. А спорт и есть соревнование.

- Вы обязательно должны увидеть меня - хотя бы в спектакле «Я утром должен быть уверен!». Классика, но как современно звучит! Вещь прошла у нас уже пятьдесят раз, и ни в одном представлении действие не повторялось дальше второй картины. Пятьдесят разных развитий, разных финалов. В каждом я находила новый поворот! Открытие сезона - через неделю, я смогу помочь вам… Спасибо, милый, - поблагодарила она Истомина. Жест был исполнен величия. - Да, представьте, я сделала прелестный комплект здесь, на корабле, - специально для открытия…

- …Я всегда заранее знаю, забью или нет. Бывает, выйдешь на хорошую позицию, все ждут - миллионы людей! - а я чувствую: не пойдет. И отдаю пас. Раньше я все равно бил по голу, но стоит неудачно пробить - начинаешь сомневаться в себе, и потом так и уходишь с поля, не забив. - Он на миг помрачнел, голубые глаза потемнели.

- На Анторе я сыграл плохо. Не видели? Никудышно. Встретился с Милой, - какая тут игра… Стыдно. Вспоминаю, как грустно играл - и места себе не нахожу… - он говорил быстро, ему, видно, давно хотелось выговориться и выслушать слова утешения, не формально-вежливого, а подлинного: собеседник в таких случаях искал не слова, а мысли, которые помогли бы другому собраться с силами.

- Да, это случается, - кивнул Истомин. - Такая ситуация есть у… Вы читали Карленко?

- Карленко? Не помню. Наверное, нет.

- Что же вы читаете?

- Вообще-то много. Не помню сейчас, что было последнее. Как-то не заинтересовало. А вообще когда-нибудь люди, наверное, будут уметь все. И хорошо сыграть, и написать…

- Это самообман, - не сразу ответил Истомин. - Сто или двести лет назад люди так же думали о наших временах: эпоха гармоничных людей… Но не гармоничные осуществляют прогресс, а те, кто направлены в одну точку. В сутках по-прежнему двадцать четыре часа, требования же стали куда выше. Литератор с техникой прошлого столетия сейчас не издал бы и первой книжки. Вот, например, Ругоев - читали?..

- Это совершенно точно. Я видел записи старых игр. Мы бы сделали их за десять минут. И тренируемся мы - они не выдержали бы таких нагрузок.

- Когда же тут заботиться о гармоничности? Допустим, после путешествия хорошо было бы пожить где-нибудь в лесу или на озере - мячик, удочка… Но завтра на Земле я войду в свой кабинет, а у меня выработался рефлекс: там я должен писать…

- Вы себя настраиваете так? Или это от рождения?

- Да, наверное, так же, как и у вас.

- Я - другое. Меня евгенизировали. Заранее… ну, когда меня еще не было, исправили генетическую картину, чтобы я был по-настоящему пригоден для спорта. Отец мой был хороший центр и хотел, чтобы я был еще лучше. Правда, вышел из меня хав. Средняя линия, как говорят у вас.

- Это хорошо, у вас не должно возникать сомнений.

- Ну, цену себе я знаю. Умею играть в пас, обвести, отобрать, владею финтами, силовыми приемами, вижу поле, могу выбрать позицию. Дрибль, скорость, игра головой, устойчивость в стычке и удар, конечно. Чувствую мяч, как часть своего тела. И все это знаю. Завтра увидите, как меня будут встречать. Хотя сыграл я из рук вон плохо - и все же… А вас как встретят?