Владимир Михайлов - Дверь с той стороны. Исток

- Например, в сопространстве была включена тяга.

Теперь физик поднял голову.

- Вы двигались вперед?

- Это давало надежду выйти где-то ближе к Солнечной системе.

- А до сих пор в сопространстве этого не делали?

- Наоборот. Неизвестно было, что последует за включением двигателей. Но нам выбирать не приходилось.

Физик искоса поглядел на капитана.

- Тогда понятно… Мы установили, что корабли в сопространстве меняют знак; но и само оно, видимо, обладает обратным знаком - минус-пространство, если можно так сказать.

- Что же из того? - настороженно спросил Нарев.

- Желая направиться вперед, мы на самом деле начали двигаться в противоположном направлении, - нехотя сказал физик. - Это неизбежно вытекает из…

- Ну? - торжествуя, прервал его Нарев. - Что скажете теперь? Дать ход в сопространстве - это ведь была ваша идея?

Устюг мог бы ответить, что перед походом его отстранили и теперь не вправе требовать ответа с него. Но это было бы ниже его достоинства.

- Я все объяснил.

- Нет! Вы, весь экипаж, оказались несостоятельными, потеряли контроль над кораблем и боитесь сознаться в этом! Вы лишили нас надежды, лишили жизни! Вы убили нас!

Последние слова были обращены ко всем: людям надо было как-то выразить обуревавшие их эмоции. И они вскочили, сжимая кулаки.

- Верните нас к Земле! - крикнул Нарев. - Или хотя бы в нашу Галактику!

- Штурман уже объяснил вам, - ответил Устюг, не повышая голоса. - Мы никуда больше не можем и не сможем вернуться.

- Потому что вы совершали действия не подумав, к чему они могут привести. И за это мы будем судить вас! - Нарев неожиданно нашел нужную формулировку. - Весь экипаж!

Он повернулся к остальным, ища поддержки. Петров стоял ближе всех к нему. Старик покачал головой:

- Судить можно лишь тогда, когда есть законы. У нас их нет.

- Да это же формальность! - с досадой проговорил Нарев. - Законы… Где их взять? Кто будет с ними возиться?

- Разработкой законов мог бы заняться я, - сказал Петров с достоинством. - Я всю жизнь уважал законы и думаю, что понимаю их дух.

- Считаю, - высокомерно сказал Устюг, - нам здесь больше нечего делать.

Он направился к выходу, высоко подняв голову и четко печатая шаг. Луговой последовал за ним.

После их ухода несколько секунд стояла тишина. Ее нарушил голос Милы, негромкий и дрожащий.

- Значит, теперь мы уже совсем никуда не вернемся, - медленно проговорила она. - Я больше не увижу сына, да? Значит, нам должны разрешить иметь детей здесь. Кто теперь тут разрешает, вы? - Она смотрела мимо Нарева, но обращалась к нему. - Значит, вы должны позволить.

- Ну, видите ли… - пробормотал Нарев, смешавшись.

Мила положила руки ему на плечи.

- Вы говорили, что любите меня. Тогда вы понимали, что я не могу без сына. - Она говорила все быстрее, но по-прежнему четко, ясно выговаривала слова. - А его нет. Может быть, у нас с вами будет ребенок? Вали я не хочу больше - он не любит детей.

Нарев стоял, охваченный растерянностью. Он не ожидал этого и не был готов ответить. Ему нужно было хоть несколько секунд, чтобы решиться, чтобы убежденно сказать: «Да, к чертям все запреты и пропади все пропадом, раз вы этого хотите…» И хотя слова эти уже складывались в его мозгу, он продолжал по-идиотски, растерянно и унизительно улыбаться, глядя мимо людей, как человек, уличенный в мелкой краже в гостях. Мила не стала ждать ответа. Она резко откинула голову, презрительно усмехнулась, пробормотала: «Трус, трус…» и повернулась к остальным, в замешательстве глядевшим на нее.

- Может быть, кто-нибудь другой смелее? Я хочу ребенка, он мне нужен, неужели вы не понимаете?

- Мила! - Крикнул несчастный Еремеев.

- Молчи, - равнодушно ответила она. - Из-за тебя я потеряла сына, я тебя ненавижу. Доктор! - крикнула она физику. - Может быть, вы разрешите нам?..

Зоя подошла сзади, мягко обняла ее, стала что-то шептать на ухо. Мила дико огляделась, сильно рванувшись, высвободилась из рук Зои и бросилась к выходу. Врач последовала за ней. Актриса заломила руки.

- Что вы делаете с нами, боже мой! - сказала она. - Что делаете! Но это не пройдет вам даром. Вы люди, почему же вы стараетесь жить, как червяки? Или вам так никогда и не понять, что любовь - не только часть постельного белья? Господи, почему все умные люди остались на Земле?

- Дети - это сложно, - сказал Петров, когда мужчины остались одни. - Это принципиальный вопрос.

- Почему женщинам вообще разрешают летать? - сердито спросил физик.

- Раньше вы как будто не возражали, - съязвил Нарев.

- Не отвлекайтесь, - попросил Петров. - Мы не успели еще прийти в себя, а проблемы уже возникают одна за другой. Так будет долго. И я не знаю, как мы с ними справимся.

Ранее существовала надежда; теперь ее не было.

До сих пор каждый из населения «Кита» являлся человеком со своей биографией, специальностью, опытом, своими родными, близкими и друзьями, которые далеко ли, близко ли, но существовали. Теперь ничего этого не оставалось, и все те бесчисленные коммуникации, что связывают человека с жизнью и дают ему силы жить, с утратой последней надежды на возвращение оказались прерванными. Люди лишились не только прошлого, которое всегда является частью полноценного настоящего, - они утратили, как им казалось, и самую возможность жить, потому что обычно люди под словом «жить» подразумевают не одно лишь физическое бытие, но сумму определенных условий, в которых и ради которых они поддерживают свое существование. А в этот комплекс условий непременно входят и работа, и близкие, и чувства, и среда обитания и, наконец, представления о будущем.

Сейчас все это ушло, и надо было либо создавать все заново, искать новый смысл, который смог бы опять придать жизни какое-то значение и ценность, либо умереть.

Весь опыт прошлого не мог тут помочь: на Земле и планетах каждый человек преследовал свою личную цель, которая являлась одной из мельчайших составных частиц большой цели, называвшейся «благо человечества», укладывалась в нее, как выстрелы, каждый из которых в отдельности непредсказуем, неизбежно укладываются в границы эллипса рассеивания. Теперь же эта большая цель исчезла. Люди «Кита» отныне сами были человечеством. И в чем заключается или может заключаться их благо, было непонятно.

Повышение уровня жизни? Но уровень этот был определен заранее; они ни в чем не испытывали нужды и не должны были испытывать ее до самого последнего дня жизни. Они не могли позволить себе никаких особых излишеств, но лишь потому, что сами условия жизни и обитаемое пространство с его ограниченностью и невозможностью расширения не допускали ничего, что заслуживало бы называться излишеством.

Достижение социального прогресса? Но трудно было допустить возникновение на «Ките» какой-то социальной несправедливости, так как не было цели, которую подобная несправедливость могла бы преследовать.