Александр Хакимов - Танк, мягкий, как пластилин

Хорошо бы ручной гранатомет, мелькнула мысль. Или хотя бы элементарную противотанковую гранату, уж я показал бы ему кузькину мать… Но ничего у меня не было, кроме собственных рук и ног. И тогда, шагнув вперед, я с силой ударил этот фантастический танк носком туфли под башню (нога отнялась вконец), и он перевернулся-таки, показав мне свое грязное плоское днище и вращающиеся ленты гусениц. И, осознавая, что промедление смерти подобно, я прыгнул вперед, упал на перевернутый танк и вцепился в него обеими руками.

Похоже, он не стал еще полностью металлическим — во всяком случае, мне удалось согнуть ствол пушки. Зато он сразу же ободрал мне руки до крови траками гусениц… но в то же время оставался достаточно мягким и податливым, словно был сделан из вязкого пластилина. Я понял, что пока он не вырос в натуральную величину и не затвердел окончательно, с ним надо было что-то делать. И я принялся изо всех сил мять, как глину, башню и корпус, пушку и гусеницы, словно бы пытаясь переделать боевую машину во что-то другое, безобидное, даже полезное, не в очередной механизм для человекоубийства, а во что-то принципиально иное, противоположное по сути…

…и я продолжал мять, давить, месить руками и коленями, а танк, бешено вертелся подо мной, не переставая разбухать…

…и вот настала минута, когда я понял, что он наконец-то сдох, танк, и там, во сне, мозг мой с облегчением отключился, как во время обморока, а руки продолжали что-то лепить из побежденного монстра, уж и сам не знаю, что именно, но я мог с уверенностью сказать лишь одно — это не был другой танк…

…а потом я вдруг пришел в себя (там же, там же, во сне) и обнаружил, что сижу посреди улицы, на холодных каменных плитах, весь растерзанный и окровавленный, и все тело ноет, как избитое палками, и никакого танка больше нет, и ни единой души вокруг по-прежнему нет, если не считать стоящего рядом со мной дрожащего Османчика. Я неловко обнял его рукой за бедра и притянул к себе. Ребенок положил ладонь мне на голову. Прикосновение было приятным. По-прежнему моросил дождь. Я посмотрел вдоль улицы. Где-то в перспективе, у закусочной «Макдональдс», Торговая обрывалась, и дальше, к западу, переходила в бескрайнюю красноватую пустыню; небо на западе было темно-фиолетовым, а в нем висело солнце, непривычно маленькое и колючее. Оттуда, из пустыни, тянуло ледяным холодом.

И еще я увидел, как по красному песку движется, постепенно удаляясь от нас, странная шестиколесная тележка с чем-то вроде полураскрытых стрекозиных крыльев сзади и маленькой плоской головой на длинной тонкой шее-штанге. Я почти сразу же понял, что это за штука, а поняв, вздохнул с огромным облегчением. Так вот во что мне удалось превратить проклятый танк! Что ж, не самый плохой вариант…

«Что это?» — шепотом спросил Османчик. Он все еще дрожал.

«Это марсоход, — ответил я тоже шепотом. — Робот такой, для разведки Марса. А это — Марс».

Я прокашлялся и заговорил громче.

«Это Марс, — повторил я. — Иная планета, иной мир. Когда-нибудь ты, может быть, полетишь туда. И другие люди тоже. Вы заселите эту планету, построите города, посадите сады… Это будет другая жизнь, совсем новая. Только я прошу тебя, Осман, — в этой новой жизни… не позволяйте кому бы то ни было делать абажуры из человеческой кожи…»

«Что?» — испуганно переспросил Осман. Он не понял. Я вместо ответа крепче прижал его к себе. И подумал, что когда проснусь и встречу этого мальчишку там, наяву… Он ведь ничего не будет знать об этом страшном сновидении (естественно, он же не обязан знать чужие сны!), и о растущем танке «Тигр», и о моем сумасшедшем поединке с этим дьявольским танком… И я должен буду объяснить ему, что такое фашизм, и рассказать о Великой Отечественной войне, и о Великой Победе… Многое придется ему рассказать, причем немало такого, о чем нормальному человеку лучше и не ведать. Но все-таки придется. Чтобы ни Османа, ни других детей планеты не застала врасплох эта гнусная штука, название которой — фашизм.