Адам Вишневский-Снерг - Оазис (сборник)

— Иду, иду...

Только я и в кухню не пошел, где на полке стояла моя чашка, которую я всегда приносил в комнату, а вечером ставил на ее постоянное место, и не присел. Продолжая торчать столбом посреди картонного короба комнаты, я сравнивал сохранившийся в памяти туманный образ тогдашних Йоренов с жестокой версией действительности.

— Ох ты и лентяюга, — шепнула Долли.

— Что?

— Мне что, вставать?

Я вздрогнул, как будто меня разбудили самым грубым образом.

— Так ты идешь за кофе, — фыркнула она, — или мне самой придется за тобой ухаживать?

— Да нет, нет! — решительно воспротивился я.

Долли была прикреплена к тонкой крышке ящика в полусидячей полулежачей позе. В любом случае, если бы она поднялась с места своей вечной лежки, то поломала бы не только свой хлипкий постамент, но и порвала бы приклеенное к нему тело. Именно этого я-то и перепугался.

Я выскочил за картонную дверь и из замусоренной опилками пустой каморки принес в коробку комнаты одну чашку. Две другие уже стояли перед Йоренами на подпираемом тремя кривыми деревяшками фанерном листе. Чашку я нес осторожненько, чтобы не разлить притворного кофе. Я прошел под стенкой, украшенной книжными корешками, длинными рядами наклеенными прямо на картон, и уселся на расшатанную многолетней службой табуретку.

— Мамочка моя! — вскрикнула Долли. — На кого ж ты похож!

— Ты что, дрался с кем-то? — спросил Том.

Наконец-то заметили — подумал я.

Табурет, держащий на себе фигуру Тома жалостливо запищал. Какое-то время, глядя на красивую фигуру Долли, я слышал лишь шорох пластиковых костей ее верного товарища жизни, который рискованной дугой перегнулся через стол в мою сторону.

— Кто это тебя так разукрасил?

— Да это все мелочь, не стоящая и секунды вашего внимания, — попытался выкрутиться я.

— Ну да, кровь, и эти синяки на лице!..

Я поднес пустую чашку к губам. Йорены видели достаточно зорко, чтобы заметить на моей голове и рубашке страшные следы, оставленные карабинерами и толстяком, но, все же, недостаточно, чтобы под этими поверхностными изменениями заметить более глубокие преображения, придающие мне вид человека истинного.

— Хочешь скрыть от нас какую-то тайну?

— Да нет же!

— Тогда рассказывай, что случилось.

— Да глупости все это. — Я сделал глоток воздуха из чашки. — Пара наглых типов из Альва Паз попыталась остановить меня на углу.

— Где это произошло?

— Возле Кройвен-Центральной, когда по дороге к вам пересаживался на автобус.

— И по морде ты получил здорово, — заметил Том.

— Ничего, они тоже возвратились на ту сторону не в лучшем виде, продолжал я врать.

— Ты их побил?

— А что бы сделал ты, если бы тебе приставили нож к горлу?

Долли беспокойно засуетилась на своем расшатанном постаменте. Она дергалась будто женщина, прикованная к постели неизлечимой болезнью, но когда обратилась ко мне, повернув в мою сторону лицо с маской, застывшей в выражении беспомощного нетерпения, голос ее прозвучал весьма живо:

— Ладно, бедняжка, стаскивай свою сорочку! Сейчас я тебя перевяжу, потому что рана наверняка глубокая.

— Дорогуша, клянусь тебе, это просто царапина. И только не втавай, умоляю тебя!

Только в этот миг я почувствовал себя настоящим убийцей.

— Ну, в таком случае... — она чуточку развернулась на своем ложе в границах, оставленных ей монтером-декоратором и вытащила из лежащей на столе пачки картонную сигарету, — в таком случае, хотя бы умойся. В ванной висит твое полотенце.

— Знаешь... лучше не буду. — Я поднес свою настоящую, хотя и не зажженную спичку к кончику пустотелой трубки, которую она сунула себе в рот. — Не хотелось бы мочить свежую рану, а то она снова будет кровоточить.

В ванную — гонимый усиливающейся жаждой — я заглянул еще раньше, когда искал кофе. Ванна была нарисована на стене под тремя полотенцами из бумаги, а вода — протекая через щели в потолке — собиралась на полу разве что во время проливного дождя. К сожалению, осадков в Кройвене не наблюдалось уже месяца четыре.

Том копался в диапроекторе, стоящем на столе. Сам аппарат был сколочен из фанерных обрезков, но внутри у него была лампочка, так что он посылал на стенку какое-то нерезкое изображение. Глядя на все эти приготовления, я уже догадывался, что мне сейчас предстоит.

И я не ошибся: даже не поднимаясь со своего постоянного места, Том длинной палкой достал до оконного отверстия и заслонил его бумажным листом.

— Такого ты еще не видал! Повернись к экрану. Как увидишь, сразу на пол слетишь, — таинственным голосом обещал он.

Задолбаный до последнего, я охотнее всего покинул бы эту населенную упырями квартиру под первым же подходящим предлогом, но неожиданно услыхал стук во входные двери.

— Проходите! — выкрикнула Долли.

В ее голосе снова звучала радость. Я вслушивался в отзвук шагов следующего гостя Йоренов, напрасно подавляя в себе волну вздымающейся паники.

В коробку квартиры вошел Блеклый Джек. Он был живым человеком. Уже немного освоившись с пластиковыми масками, встречаемыми повсюду на улицах, я опасался теперь лишь встреч с настоящими людьми.

— Уважаю всех вас, тех, кто остается в тени, — торжественно произнес новый гость.

Это было одно из вступительных приветствий Блеклого Джека. Он всегда говорил подобные слова при встрече, и по ним даже слепцы в барах с легкостью узнавали его.

— Рады, что ты заскочил к нам, — сказал Том.

— Мы очень рады твоему визиту. — Долли указала на свободный табурет. Присаживайся, бродяга!

— Не будет у меня отдыха, пока солнце заходит вечером за Уджиофорте, а утром восходит над Альва Паз.

Долли серьезно задумалась.

— Выходит, что ты никогда не отдыхаешь. А может ты спишь только днем?

— Такой День еще не появился еще из тьмы. Только он уже близок.

Мы уже давно знали, что между вопросами, которые задавались Блеклому Джеку и ответами, которые он немедля выпаливал, связь была довольно-таки слабенькая.

— Ну ладно, тогда я полетел, — произнес я нетвердым голосом.

Я боялся вопросов, которые мог мне задать Блеклый Джек. Поднимаясь, я случайно заглянул в его лицо: из под прямых и длинных, очень светлых волос, когда он убрал их с лица быстрым движением руки, на меня глянули печальные, очень проницательные глаза, в которых была видна откровенная и глубокая приязнь, но еще и нечто странное, что у всех — при первой же встрече с ним — порождало мысль о его ненормальности.

— Ну, Карлос! — запротестовала Долли. — Посидел бы еще немножко. Если хочешь, можешь даже оставаться на ночь. Разве тебе здесь плохо?

— Тем более, что мы должны были смотреть слайды, — напомнил Том.

Долли заскрипела своей "лежанкой".