Борис Фрадкин - Пленники пылающей бездны. Повесть

Атомист с завистью поглядывал на Дектярева. У того был невозмутимый вид. Разве такого человека проймет вибрация?

Все чаще Михеев, Чураков да и сам Сурков искали спасения в гамаках.

- Нужно прекратить погружение, - настаивал Михеев.

- Еще немного, Петр Афанасьевич, - отвечал Вадим. - Должны же мы иметь представление о том, что такое гипоцентры.

А сам стискивал зубы. Его бесило только одно - пришлось оставить исследования. Вибрация мешала сосредоточиться.

Однажды Скорюпину после долгого и утомительного блуждания в море звуков удалось услышать человеческий голос. На шкале индикатора ожила голубая линеечка, затрепетала змейкой, посредине возникла пика.

- Станция на приеме! - закричал Паша.

Его обступили выскочившие из гамаков Михеев, Сурков, Чураков и Биронт. Только Дектярев остался сидеть в своем кресле за пультом и ограничился тем, что включил репродуктор внутренней связи.

Паша повернул переключатель. Кабины вездехода наполнились ревом и грохотом. В этом шуме слышался звон колоколов, вой вентиляторов, скрежет металла о металл, крики каких-то животных. Можно было подумать, что где-то в глубине под кораблем таится мир, населенный сказочными гигантами, и звуки этого мира грозным предупреждением проникли в помещения подземохода.

Резонансная настройка автоматически освободилась от помех. Из репродукторов во всех четырех кабинах раздался отчетливый голос директора наземной станции.

«…От вас принято восемь сообщений. Вами проделана большая и ценная работа. Тем важнее ваше скорейшее возвращение…»

Минуту было тихо. Голубая змейка утомленно выпрямилась в неподвижную линию.

- Нет, ты у меня так не отделаешься! - зашипел рассерженный Скорюпин и грудью лег на край пульта, ожесточенно завертел лимбами настройки.

- Вот досада, - проворчал Биронт. - Неужели нельзя было придумать хорошую связь?

Ему не ответили. Все продолжали стоять вокруг Паши и через его плечо заглядывали в матовый прямоугольник прибора. Приемник молчал.

Несмотря на вибрацию, механизмы работали по-прежнему безотказно. Андрей сидел в кресле и привычно поглядывал на приборы.

Двести два километра глубины… Давление семьдесят две тысячи атмосфер… Температура, правда, поднимается не так уж быстро. Перешагнув через две тысячи градусов, за четвертые сутки она прибыла всего на сто градусов.

На экране оранжевое сияние перешло в зеленое. Световое излучение смещалось в сторону фиолетовой части спектра.

В голову лезут непрошеные мысли. Вибрация мешает думать, но мысли назойливо тянутся друг за другом.

Лена… Конечно, она не догадывается. И до чего это нелепо: знать девушку столько лет, но полюбить ее, когда она стала женой твоего лучшего друга.

Глаза Андрея бездумно устремлены на экран. Неожиданно вспоминаются яблоневые сады, высокий берег реки. Потом переезд в другой город, куда отца назначили начальником строительства. Знакомство с Вадимом… Завод… Лена-лаборантка…

Вдруг его сознания уколом иглы касается мысль: правильно ли было связать свою судьбу с подземоходами? Вот уже четыре года провел он в подземных рейсах, добросовестно выполняя свои обязанности. Но ничто ни разу не взволновало его, не поразило его воображения.

Андрей пришел на подземоходы следом за Вадимом. Он втайне завидовал пытливой и порывистой натуре товарища, старался во всем подражать ему, тянулся за ним.

Правильно ли он поступил, посвятив себя чужой мечте?

Ну, а если бы ему довелось принять участие в космическом рейсе, опуститься на поверхность луны, Марса или планеты чужой солнечной системы? Неужели и тогда не дрогнуло бы сердце?

В душе Андрея зашевелилось глухое и безотчетное беспокойство. Оно посетило его впервые и почему-то именно во время такого напряженного и ответственного рейса.

Вибрация путает мысли, от нее в висках тяжесть. Андрей бросает взгляд на приборы. Нити застыли неподвижно. Машине нет дела ни до происходящего в душе механика, ни до той звуковой бури, которая нарастает вокруг корабля.

По скобам Андрей добирается до кабины отдыха, ложится в гамак. Рядом стонет Биронт. А Вадим, Дектярев и Михеев продолжают обсуждать все тот же вопрос: поворачивать ли подземоход обратно или двигаться дальше.

- Я настаиваю на возвращении, - говорит Михеев. - Этого требует главный конструктор. Мы не знаем, что нас ожидает внизу.

- Если бы знали, Петр Афанасьевич, - отвечает спокойный, приглушенный гулом вибрации голос Вадима, - действительно не имело бы смысла ослушиваться начальства. Может быть, у вас есть более серьезные доводы?

Андрей улыбается в подушку: кого захотели переговорить - Вадима Суркова.

- Хотя бы вибрация.

- Ну, хорошо. А вы представьте себе, что вибрация захватила бы нас в самом начале рейса, на глубине, скажем, километров двадцать пять-тридцать. Вы бы что, тоже потребовали возвращения?

Михеев молчит. Он никак не может найти убедительных слов.

- Я решительно протестую, - раздается вдруг болезненный возглас Биронта.

- Вот видите, - подхватывает Михеев, - нельзя же злоупотреблять здоровьем людей.

- Вы не поняли меня, - Валентин Макарович садится в гамаке и сбрасывает со лба мокрое полотенце. - Остановиться сейчас - это настоящее преступление. Мои исследования только начинаются. Вокруг появилось столько необыкновенного.

Дектярев похохатывает. Вадим уже с уважением поглядывает на атомиста.

- А ты что скажешь, Андрей?

Вопрос Вадима застает механика врасплох.

- Я согласен куда угодно, - отвечает Андрей, - хоть до центра земли.

Но произносит он это без всякого энтузиазма.

Вадиму показалось, что его разбудил смех Лены.

Открыв глаза, он понял - сон прервала вибрация. Смехом Лены звенел корпус машины. К нему примешивалось хаотичное сплетение звуков, среди которых можно было различить шум морского шторма, свист ветра, грохот горных обвалов, стоны, уханье, скрежет.

Вадим сделал попытку думать только о Лене. Ничего не получилось - по корпусу бешеной дробью стучали тысячи тяжелых молотов. Ни магнитоплазменное поле, ни двойные стены корпуса не спасали более экипаж от дикой пляски базальта.

В соседнем гамаке лежал Чураков, ниже Михеев, оба с открытыми глазами.

- Не спится? - спросил Вадим.

- Где же тут уснешь, - ответил Михеев.

Андрей промолчал. Он хотел одного: пусть вибрация будет такой сильной, чтобы в голову не лезли мысли, не мучали его непривычными сомнениями.

Вадим спрыгнул с гамака. И вскрикнул. Ему показалось, что подошвы коснулись раскаленной поверхности. Вибрация уже просачивалась сквозь найловойлок. Она иглами прошла через тело. От нее на минуту перехватило дыхание, ляскнули зубы. Но самое болезненное ощущение было в голове - там, в мозгу, словно завертелось, запрыгало множество остреньких камешков.