Йожеф Черна - Пересадка мозга

Хотя я начинаю свой дневник в связи с чрезвычайно важным событием в первый день нового 101 года по теперешнему летосчислению (по-старому 17 ноября 2018 года), необходимо припомнить и о делах, которые произошли значительно раньше. Быть может, мне трудно будет объяснить, почему я всегда относился отрицательно к писанию дневников — вероятно, меня отпугивало позерство, которое, как мне казалось, за этим таится. Однако нынешняя ситуация объяснит будущему читателю, если таковой найдется, что ведение этого дневника по праву можно считать первостепенным делом, а не рисовкой.

Если я напишу, что мое имя известно всему миру, это не будет дешевой похвальбой, тем более что именно из-за своей популярности я попал в положение, которого не знало человечество за всю свою историю.

Одной из важнейших проблем науки была регенерационная способность нервных клеток, а точнее — отсутствие этой способности. Как известно, при повреждениях не все составные части человеческого организма способны возрождаться. Многие клетки в течение определенного времени обновляются — в одних органах медленнее, в других быстрее, — исключением являются нервные клетки, которые, не изменяясь, служат до самой своей гибели.

Однако именно в этой области получило мировую известность мое — далеко не первое — биологическое открытие, заключающееся в том, что в результате тысячекратных опытов с ферментами зачаточного эмбриона, развивающегося из яйцеклетки, я наконец обнаружил агент для роста нервных клеток; многочисленные дальнейшие опыты привели к открытию антител, формирующихся в период полного развития нервной клетки, заключающих ее эволюцию и тем самым обеспечивающих консервацию. Все. это дало науке возможность заняться грануляцией нервной клетки и фиксированием данного явления. Благодаря открытию мое имя было записано на скрижалях науки в одном ряду с именами Пастера и Павлова.

Это объясняет и мое особое положение в общественной жизни нашей страны. Всем известны мои левые убеждения и политическая роль, которую я играл до того, как власть захватили представители нынешнего государственного строя. И все же главари нового режима, полностью противоречащего моим взглядам и убеждениям, не только оставили меня на должности руководителя уже тогда пользовавшегося всемирной известностью Института регенерации нервов, но и, предоставив крупную государственную субсидию, дали возможность мне и моим сотрудникам усовершенствовать наш институт и сделать его самым крупным и самым авторитетным в мире учреждением подобного рода.

А вчера в четверть четвертого дня в институт привезли президента страны, диктатора, у которого во время автомобильной катастрофы был серьезно поврежден головной мозг. Президента доставила свита взволнованных адъютантов и генералов, глядевших подозрительно и враждебно.

Я был дома, когда меня срочно вызвали в институт. Там я застал заместителя диктатора, офицера с военной выправкой, который носил кличку “Дикий кабан”. Он заявил, что я и весь персонал института головой отвечаем за президента. Я только рукой махнул и тотчас поспешил к больному. Дежурные сотрудники доложили мне, что повреждение тяжелое, сознание полностью потеряно, тем не менее непосредственной угрозы жизни больного нет, а первая помощь ему уже оказана. Осмотрев президента, я вернулся к нетерпеливо ожидавшему меня Дикому кабану. Не стану подробно описывать, что я ему сказал, но смысл был примерно таков: человеческий организм, в особенности нервная система, отличается от военной службы. В армии стоит только прозвучать словам команды, как солдат бросается ее выполнять, хотя отступления от правил случаются и на военной службе… Тут Кабан бросил на меня злобный взгляд, но я не реагировал. Медицинская наука не всесильна, продолжал я, он и сам прекрасно знает, что против смерти нет лекарств. Я врач, и меня связывает клятва сделать ради спасения жизни и здоровья больного все, что возможно, невзирая на то, нищий он или император… Но когда силы природы оказываются сильнее, приходится сдаваться. Если мне не доверяют, в столице есть другой — и не один! — клинический институт, можно отвезти туда президента, жизни которого, впрочем, в данный момент не грозит непосредственная опасность.

Весь обвешанный орденами заместитель диктатора гневно завращал глазами и удалился, заявив, что мы еще с ним встретимся! Один из членов свиты остался у постели больного, несмотря на все наши протесты. Я решил не обращать на него внимания. Уходя из института, я видел, как личная охрана диктатора занимала все входы и выходы, а тем, кто пытался войти, предлагали удалиться. Вокруг стояли вооруженные часовые, а в один из павильонов вселялся целый отряд солдат.

В этот же день, несколько часов спустя, меня пригласили на созванное в спешке чрезвычайное заседание государственного совета. По дороге мне бросилось в глаза, что на улицах необычно много полицейских, тут и там встречались группы слоняющихся без дела людей. Когда я вошел в сопровождении присоединившихся ко мне в воротах охранников, шум смолк. Члены совета глазели на меня, не скрывая неприязни. После нескольких мгновений неловкой тишины мой утренний партнер по переговорам предложил мне сесть рядом с ним и, поднявшись, сообщил точку зрения правителей. Он не скрыл, что я известен им как явный враг режима и, разумеется, самого президента, и они предполагают, что, если бы предоставилась возможность, я не только утопил бы президента в ложке воды, но и с радостью приветствовал падение режима в целом. Следовательно, они будут следить за мной с особой бдительностью и для контроля за лечением президента назначат одного из самых выдающихся профессоров-хирургов. В продолжение его речи я согласно, даже одобрительно кивал головой, а потом попросил, чтобы профессора срочно вызвали во дворец, так как положение требует немедленной консультации.

Затем я обратился к присутствующему на совете главному идеологу банды, которого знал по портретам. Этот интеллигентный дьявол, “серый кардинал” диктатора, несмотря на всю свою гнусность, обладал весьма привлекательной внешностью и приятными манерами и, видимо, пользовался у остальных большим авторитетом. Ходили слухи, что разумную сдержанность, которая проявлялась последнее время в мероприятиях режима и предотвратила — по крайней мере временно — взрыв народной ненависти, надо приписать его влиянию. Поэтому я обратился прежде всего к нему.

— Полагаю, мои слова о врачебной этике для вас мало значат, — говорил я. — Но хочу обратить ваше внимание вот на что. Да, я считаю ваш режим в основе своей крайне отрицательным явлением, в борьбе с ним кровно заинтересован весь народ, однако бывают в истории моменты, когда попытка свержения существующего строя может принести больше вреда, чем пользы. Мало того, сейчас, например, переворот имел бы гибельные последствия для внешней политики страны и нанес бы ущерб движению, посягнувшему на режим. Я не фанатик, который глух и слеп ко всем внешним и внутренним факторам и ради немедленного проведения в жизнь идеи способен рискнуть полным разгромом движения. Цели, которой мы служим, не благоприятствует провал внешней политики президента.