Клиффорд Саймак - Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге

Одна из них держалась прямо, но шаталась на ходу. Вторая, перебросив руку через плечо первой, чтобы не упасть, хромала рядом.

— Но их только двое.

— Трое, — покачал головой пилот, — Первый держит второго и волочет третьего за руку. Вон он. Скользит по грунту, будто санки.

Пилот направил машину вниз, сел и подрулил поближе.

Грэмп, увидев катер, остановился. Он выпустил руку сенатора и опустил на снег Юрга Тека. Затем, покачиваясь, хватая ртом жалкие остатки воздуха из баллонов, стал ждать.

Из катера выпрыгнули два человека.

Паркер, шатаясь, еле волоча ноги, двинулся им навстречу.

Они помогли ему забраться в корабль, потом притащили сенатора с марсианином.

Грэмп, сорвав шлем, глубоко вдохнул и помог снять шлем Юргу Теку. Браун, он видел, постепенно приходил в себя.

— Черт подери, — вздохнул Паркер, — Сегодня я сделал нечто, чего поклялся не делать никогда.

— Что именно? — поинтересовался марсианин.

— Я поклялся, что если мне когда-нибудь представится шанс помочь марши, то я и пальцем не шевельну. Просто буду стоять и наблюдать, как он сыграет в ящик.

— У тебя, должно быть, сознание помутилось. — Лицо Юрга Тека расплылось в улыбке.

— Черт подери, — снова вздохнул Грэмп, — безвольным я становлюсь. Мягкотелым. Вот что со мной такое.

Встреча подходила к концу. Собравшись на чрезвычайную конференцию, участники битвы проголосовали за учреждение Ассоциации ветеранов Земли и Марса. Оставалось только выбрать членов правления.

Слово взял Юрг Тек.

— Господин председатель, — заговорил он, — я не собираюсь произносить речь. В этом нет необходимости. Я только хочу выдвинуть кандидатуру на пост президента Ассоциации.

Он сделал многозначительную паузу. Зал молчал в ожидании.

— Я предлагаю капитана Джонни Паркера, более известного как Грэмп.

Зал взорвался. Председатель тщетно пытался призывать собравшихся к порядку: глухой стук его молоточка беспомощно растворился в волнах мятежного рева, омывавшего стены и эхом гулявшего по помещению.

— Грэмп! — орали десять тысяч глоток, — Хотим Грэмпа!

Паркера подняли на руки и, несмотря на его бурный протест, понесли к трибуне.

— Прекратите, чертовы дурни, — вопил он, но его только пихали в спину и кричали что-то в самые уши, а потом оставили стоять совершенно одного возле стола председателя.

Перед глазами Паркера колыхался и раскачивался в волнении конференц-зал. Где-то играл оркестр, но музыка служила всего лишь фоном для неистовых аплодисментов. Репортеры подпрыгивали, как кузнечики, стараясь побольше захватить в объектив. Человек рядом с микрофоном поманил старика пальцем, и Грэмп, не до конца понимая, для чего он это делает, неловко шагнул к нему.

Толпу он видел не слишком хорошо: что-то вдруг случилось со зрением — и все вокруг будто туманом заволокло. Странно. Ничего подобного раньше не было. Да и сердце бухает. Слишком много волнений ему совсем не на пользу.

— Речь! — ревели десять тысяч внизу, — Ре-ечь! Ре-ечь!

Они хотели, чтобы он произнес речь! Причем перед микрофоном — так, чтобы все могли услышать то, что имеет им сказать старый Грэмп Паркер. Никогда в жизни ему не доводилось выступать с речью. Он не знал, как это делается, растерялся и даже струхнул.

«Интересно, — шевельнулась в его голове вялая мысль, — что подумает Селия, когда узнает? С ума, наверное, сойдет, как и обещала. И малыш Гарри. Нет, Гарри решит, что его дедушка — герой. И ребята в бакалейной лавке Уайта тоже».

— Ре-ечь! — грохотал конференц-зал.

Из марева лиц Грэмп выбрал одно — то, которое видел ясно как день: улыбающееся лицо Юрга Тека. Ох уж эта кривая марсианская улыбочка! Да, вот он: Юрг Тек, его друг. Проклятый марши. Марши, который стоял с ним плечом к плечу там, на склоне холма, под дулами бластеров. Марши, который бился вместе с ним против металлических зверей. Марши, который протащился рядом с ним все те страшные мили.

Грэмп знал, что для определения этого существует какое-то слово, и как безумный обшаривал мозги, пытаясь его отыскать, вспомнить то единственное слово, которое способно объяснить все.

И оно нашлось. Смешное слово. Грэмп прошептал его. Оно звучало непривычно. Не такие слова он привык произносить. Не такие слова ожидали услышать от старого Грэмпа Паркера. Это слово больше подходило устам сенатора Шермана Брауна.

Может, все только посмеются, если Паркер его произнесет. Может, все решат, что он просто старый дурак.

Паркер придвинулся к микрофону поближе, и рев стих. Зал замер в ожидании.

— Товарищи… — начал он и остановился.

Вот это слово! Теперь они товарищи. Марши и земляи. Исполненные ненависти, они дрались в беспощадной битве. И каждый воевал за то, что считал правильным. Может, они действительно должны были сразиться? Может, та война и в самом деле была необходима? Так это или нет, но она закончилась сорок лет назад, и вся ее жестокость нынче стала шепотом на ветру — смутным, старым воспоминанием, веющим с поля битвы, где ненависть и ярость, слившись в один страшный ком, взорвались и выгорели без остатка…

Они ждали. И никто не смеялся.

Хью Камерон поднялся с колен, отряхнул пыль с ладоней и посмотрел на Джека Кэбота и Конрада Янси. Те ответили ему вопросительными взглядами.

— Можно двигаться, — объявил Камерон, — Все работает.

— Проверки, перепроверки… У меня от них мурашки по коже, — признался Янси.

— Без этого никак, — сказал Камерон. — В таком путешествии, как наше, рисковать нельзя.

Кэбот сдвинул шляпу на затылок и почесал голову:

— А ты в самом деле уверен, что все правильно? Ну, и теория, и машина… Мне и сейчас кажется, что у нас просто с головой не в порядке.

Камерон кивнул:

— Должно работать, по крайней мере по моим понятиям. Я проверил все, шаг за шагом. Правда, теория Паскаля уникальна: ничего похожего никто еще не предлагал. Объявить время интеллектуальной абстракцией и на такой базе реализовать концепцию перемещения во времени…

— Ничего удивительного, что этого парня выгнали из Оксфорда! Обозвать, для начала, теорию относительности вздором… — заметил Янси.

Камерон указал на хрустальный шар, увенчивающий нагромождение приборов:

— Все дело в этом вот темпоральном мозге. Правда, я понятия не имею, как он работает. Каким образом Паскаль его построил, я тоже не знаю, но только он работает. Я в этом убедился. Паскаль принял за аксиому, что время является чисто субъективным феноменом. Будучи интеллектуальной концепцией, оно не существует объективно, но при этом оказывается неотъемлемой частью нашей картины мира.

— Вот это как раз и доходит до меня хуже всего, — вздохнул Кэбот, — Не могу избавиться от убеждения, что для реального перемещения во времени нужно для начала это самое время иметь. Реальное, объективно существующее. Только такое время может предсказуемым образом подчиняться физическим воздействиям. Как мы собираемся плыть по океану, которого нет?